Ее самой страшной потерей стала смерть Алкида, в прыжке пропоровшего брюхо на каком-то плетне. Несколько дней Дурова непрерывно рыдала и лежала на могиле Алкида, оплакивая своего верного друга: «Алкид! О смертельная боль сердца, когда ты утихнешь! Алкид! мой неоцененный Алкид! некогда столь сильный, неукротимый, никому не доступный и только младенческой руке моей позволявший управлять собою! Ты, который так послушно носил меня на хребте своем в детские лета мои! который протекал со мною кровавые поля чести, славы и смерти, делил со мной труды, опасности, голод, холод, радость и довольство! Ты, единственное из всех животных существ, меня любившее! тебя уж нет! ты не существуешь более!» Истинный плач-крик души.
Впрочем, Дурова себя считала военным никудышным. В мемуарах, представляющих собой прокомментированные и дополненные дневниковые записки, которые она делала в походах, Дурова рассказывает немало забавных и нелепых историй, смысл которых, в общем-то, сводится к одному: у войны не женское лицо — так невыносимо тяжелы физические и нравственные испытания воина: «С самого утра идет сильный дождь; я дрожу, на мне ничего уже нет сухого. Беспрепятственно льется дождевая вода на каску, сквозь каску на голову, по лицу за шею, по всему телу, в сапоги, переполняет их и течет на землю несколькими ручьями! Я трепещу всеми членами как осиновый лист!..» Тяжело было ей исполнять и разнообразные обязанности командира, который должен разбираться в амуниции, провианте, тысячах мелочей, ругаться с чиновниками, обеспечивать своих солдат провизией и сеном за счет местного населения, которое приходилось, в сущности, грабить, да и за своими людьми нужен глаз да глаз. Как-то раз, возвращаясь с фуражировки с уланами, которые везли на своих лошадях целые стога сена, она вдруг увидела как на дорогу (будто с неба) падают бараны. Оказалось, что уланы замаскировали украденных баранов в стога, но плохо их закрепили на лошадях.
При этом не будем недооценивать ироничного отношения героини к самой себе — ведь это верный признак умного человека. Между тем Дурова действительно стала, преодолев все трудности, мужественным и бесстрашным воином и выжила на передовой — она помнила слова знаменитого генерала А. П. Ермолова: «Трусливый солдат не должен жить». Как-то раз Дурова спасла раненого офицера, отдав ему своего коня, за что потом была награждена Георгиевским крестом.
Что же двигало этой необычной женщиной в мундире? Можно с уверенностью сказать, что по жизни ее вела святая, как у Жанны д’Арк, любовь к Отечеству и всепоглощающее пристрастие к военному делу. Но не только это! Стремления Дуровой нельзя считать только оригинальным результатом воспитания «по системе» гусара Астахова (гости валялись от смеха, когда видели девочку, скачущую по горнице с криками: «Эскадрон! Направо заезжай! С места! Марш-Марш!»). Этой женщине не повезло: она не родилась мужчиной. Кстати, любопытно, что ее мать очень ждала мальчика и так была огорчена рождением дочери, что даже выбросила новорожденную в окно кареты; девочка чудом была спасена. Теперь люди понимают это, и операции по смене пола не считаются модой, а являются часто медицинской необходимостью. Ведь главная мысль, которая пронизывает записки Дуровой: как плохо, унизительно, омерзительно быть женщиной и какая же это жалкая судьба: рожать, сидеть за пяльцами, болтать о пустяках... Примечательно, что на женщин, с которыми сводила «корнета Александрова» судьба, «он» смотрит как гусар-волокита: «В семействе Павлищева меня любят и принимают как родного. Старшая дочь его прекрасна, как херувим! Как настоящая весенняя роза! Чистая непорочность сияет в ее глазах, дышит в чертах невинного лица ее...» Или другой отрывок: «Итак, поход! Да и к лучшему, идти так идти; на этих квартирах мы только бесполезно разнеживаемся; привыкаем к лакомствам, ласкам, угождениям; белые атласные ручки легонько треплют по щеке; рвут нежно за ушко; дают конфект, варенья; стелют мягкую постель, и как легко, как приятно свыкаться! Со всем этим вдруг поход вдруг надобно перейти от него к суровостям, пересесть с бархатной софы на бурного коня и так далее...». И не говорите мне, что так пишет дама!