Словом, шумел Петербург, присягнувший поначалу императору Константину I, на Монетном дворе отчеканили монету с его профилем, потом гремели выстрелы на Сенатской площади, а Константин — и тогда, и потом — невозмутимо жил в Варшаве, наслаждаясь жизнью. Между Варшавой и Петербургом шла бурная переписка, и, как известно, возникшим междуцарствием воспользовались мятежники, известные позже в истории как декабристы.
Константина не было в это время в Петербурге, не появился он и позже на похоронах брата императора Александра и его супруги Елизаветы Алексеевны. Николаю было важно, чтобы Константин был рядом, — так бы удалось пресечь распространяемые нелепые слухи о некоей вражде или тайной борьбе братьев за власть. Особенно хотел император Николай, чтобы Константин появился на коронации в Москве — на этом торжественном акте венчания царя с Россией в Успенском соборе. Но Константин не хотел ехать в Москву ни под каким видом. Прощаясь с приближенным цесаревича, Николай I сказал, что понимает — переубедить брата невозможно, но «во всяком случае, по приезде в Варшаву, отправьтесь к княгине Лович поцеловать ей ручку от моего имени». И это подействовало: Константин, к восторгу Николая, внезапно появился накануне коронации в Москве, смиренно присутствовал в соборе и вел себя, зная его характер, просто образцово: сам застегнул на груди Николая пурпурную мантию, сердечно поздравил брата и его жену императрицу Александру Федоровну, а потом так же внезапно уехал опять в Варшаву... Оттуда Константин писал Николаю I: «Примите, дорогой брат, полнейшую и живейшую благодарность за всю дружбу, которую вам угодно было проявить по отношению ко мне во время моего последнего пребывания в Москве возле вас... Вот я возвратился в Варшаву и счастлив, нахожусь возле жены и огорчен, что расстался со всеми вами...»
Все было хорошо, пока вдруг 28 ноября 1830 года в Петербурге не получили ошеломительное известие: «Варшава 18 ноября, 2 часа утра. Общее восстание, заговорщики овладели городом. Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск». Оказалось, что тридцать два вооруженных студента напали на дворец Бельведер, охраняемый тремя безоружными инвалидами-ветеранами, в тот момент, когда Константин спал сладчайшим послеобеденным сном. В его приемной сидел начальник польской полиции, заговорщики кинулись на него, он, перед гибелью, успел крикнуть об опасности... Константин чудом избежал судьбы своего отца. Схватив саблю и пистолеты, цесаревич бросился в потайной ход и бежал из дворца. Заговорщики не решились ворваться в покои княгини Лович, и она беспрепятственно выехала из Бельведера...
Происшедшее стало полной неожиданностью для Константина. Глубинные истоки внезапной для него революции крылись в оскорбленных национальных чувствах поляков. Еще в 1826 году Константин стремился убедить воцарившегося брата Николая I, что среди «его» поляков не было декабристов, но потом, в ходе следствия стало ясно, что это не так. Замешанных в крамоле польских офицеров судили в Варшаве, и суд, к удивлению Константина, оправдал почти всех подсудимых. Константин был в ярости, но надеялся с помощью вымуштрованной им польской армии подавить любой мятеж. Но эта-то армия и изменила ему... Дело в том, что цесаревич не замечал главного: его самовластное пятнадцатилетнее правление в Польше давно уже было тягостно туземцам, а учитывая его необузданный нрав, многим и ненавистно. С приходом к власти Николая I поляки рассчитывали на перемены, особенно когда новый император короновался в Варшаве короной польских королей. Но новый император, не в пример своему предшественнику Александру I, давшему поляком конституцию, никакой речи о переменах в Польше не заводил и смотрел на Польшу как на вотчину своего брата Константина. А тут в Европе вспыхнула революция. Она охватила страны, в которых был как раз установлен режим образца Венского конгресса. Искры этого огня и попали в Польшу...
Все происшедшее в 1830 году стало катастрофой для Константина. Рушился созданный им с таким трудом мир... Когда польская делегация явилась к Константину, окруженному русскими войсками, для переговоров и предложила ему занять польский трон, он не скрывал своего возмущения неблагодарностью поляков, неслыханным оскорблением в его собственном доме: «Я все позабыл потому, что в сущности я лучший поляк, нежели вы все, господа; я женат на польке, нахожусь среди вас, я так давно говорю на вашем языке, что теперь затрудняюсь выражаться по-русски... Если бы я захотел — вас в первую минуту всех бы уничтожили, я был единственным лицом в моем штабе, которое не хотело, чтобы по вас стреляли». Он был возмущен тем, что началось восстание в той части империи, где люди (благодаря ему!) жили благополучнее и спокойнее всех других народов Российской империи!