Любила Алымушку и великая княгиня Наталья Алексеевна, первая, рано умершая, жена наследника престола Павла Петровича. Она занималась с ней музыкой, часто посылала ей цветы и записки. Но более других привязался к маленькой, скуластенькой девочке сам шестидесятчетырехлетний Иван Иванович Бецкой: «С первого взгляда я стала его любимейшим ребенком, его сокровищем. Чувство его дошло до такой степени, что я стала предметом его нежнейших забот, целью всех его мыслей». Все умилялись трогательной привязанности Бецкого к девочке, которую он посещал каждый день (!), и полагали, что он ее удочерит. Это чувство в Бецком казалось неожиданным — он слыл человеком довольно мрачным, неприступным, никогда не был женат и жил уединенно в богатом доме на набережной Невы. В суровости Бецкого — белой вороны среди родовитых и законных детей высшего света — была защита от возможных оскорбительных намеков на его происхождение бастарда. Возможно, по этой же причине он подарил свое сердце беззащитному одинокому ребенку. Однако, как показало время, кроме естественного порыва одинокой души к другой обиженной жизнью душе был еще и расчет, вполне в духе идей Просвещения. Оказывается, Бецкой не собирался удочерять Алымову, а мечтал на ней жениться или сделать ее сожительницей! Разница в пятьдесят пять лет не смущала Бецкого. Если в долгой жизни, думал он, ему так и не встретилась женщина, которую он мог бы полюбить, то ее нужно... воспитать с младых ногтей. Алымушка и казалась Бецкому этим существом. Известно, что Бецкой первым завел в России инкубатор и люди с удивлением слышали из его мрачноватого дома писк цыплят. Может быть, и Смольный институт казался ему таким инкубатором. Трезвый разум старого холостяка и его ждавшее счастья сердце начали долгую работу по высиживанию этого счастья. Применим и другой популярный тогда образ: Бецкой решил из шедшей в руки «человеческой глины» вылепить себе — как античный Пигмалион свою Галатею — такую женщину, какую он ни разу не встречал в обществе за всю свою долгую жизнь.
И она, чувствуя его нежную любовь, особенно была к нему расположена. «Было время, — писала впоследствии Алымова-Ржевская, — когда влияние его на меня походило на очарование. Исполненная уважения к его почтенному возрасту, я не только была стыдлива перед ним, но даже застенчива посредине постоянных любезностей внимания, ласк, нежных забот, которые окончательно околдовали меня».
К выпуску из Института в 1776 году семнадцатилетняя Глашенька казалась уже ослепительной красавицей, впрочем, как и другие девушки ее выпуска. Они играли в спектаклях, на которых бывала императрица. Пять воспитанниц первого выпуска Смольного особенно были милы государыне. Она-то и заказала портреты этих смолянок Д. Г. Левицкому. Художник был в расцвете своего таланта и создал настоящие шедевры. Мы их можем видеть в Русском музее. С картин на нас смотрят живые, милые, веселые лица этих первых детей Просвещения: Катенька Молчанова, Наташенька Борщова, Сашенька Левшина, Катенька Нелидова и вот эта девушка, перебирающая струны арфы: Глашенька Алымова. С полотна она будет вечно сиять своей шаловливой красотой.
Последние годы жизни Алымовой в Смольном прошли под неусыпным присмотром Бецкого. Ни срочные дела, ни тяжелый для старика петербургский климат не мешали ему каждый день бывать в Смольном у Алымушки, чтобы увидеть ее улыбку, порадовать подарком, да и просто сказать ей несколько ласковых слов. Работа Пигмалиона явно шла к концу. И она казалась успешной — Глафира была без ума от Ивана Ивановича. «Три года протекли как один день, — пишет Глафира Ивановна, — посреди постоянных любезностей, внимания, ласк, нежных забот, которые окончательно околдовали меня. Тогда бы я охотно посвятила ему свою жизнь. Я желала лишь его счастья: любить и быть так всецело любимой казалось мне верхом блаженства... Я любила и без всяких рассуждений вышла бы за тебя замуж».