— Боже мой, — вымолвила она, усиленно потирая виски, чтобы окончательно прийти в себя: «И первой проснется Рыба!»
Камни падали уже совсем близко. Может за поворотом? Керсти очнулась. Сзади нее, буквально в нескольких метрах, находился выход. Она бросилась в проем и очутилась в комнате с четырьмя мертвыми телами. Трупы скалили зубы, глядя на нее мутными глазами. Девушка без кожи, подвешенная к балке, как будто бы еще мучилась от стыда и позора, поворачиваясь боком на своей веревке. Ветер сорвал одеяло, наброшенное на мистера Киркхейма, и он предстал взору во всей своей пугающей красе. Черви, извиваясь, ползали по его груди, глаза облепили мухи, а откуда-то взявшаяся крыса грызла его щеку.
Карел уставился на Керсти единственным глазом, словно хотел сказать с укором: «Это ты виновата во всем. Зачем ты меня привела?»
Мужчина с разорванной шеей покачивался на веревке, то скрывая, то открывая свои ужасные раны.
Керсти стало плохо. Она выбежала из помещения и толкнула дверь соседней комнаты.
На полу в центре комнаты, среди мятых бумаг и растрепанных книг, сидела Тифони, не отрывая взгляда от шкатулки.
Керсти подбежала к ней и толкнула в плечо:
— Тифони!
Тифони повернула голову в ее сторону и непонимающими, отрешенными от этого мира глазами взглянула на нее.
— Черт! — вырвалось из Керсти.
Она схватила шкатулку с ладони Тифони и выбежала в коридор: «Надо спасать отца!» — пульсирующей болью стучала в голове одна-единственная мысль.
Она снова вошла в туннель. Камнепад прекратился, только обломки скальной породы на полу говорили, что случился обвал.
Перешагнув через камни, Керсти направилась вглубь туннеля, изредка касаясь рукой скользкой поверхности стены.
Где-то наверху заплакал ребенок. Плач перешел в смех, а смех сменил разговор двух детей.
Керсти подняла голову. Кроме неровного бурого камня — ничего. Капнула вода. Еще раз. Еще… Туннель отозвался гулом водопада. Керсти поежилась и повернулась, ища глазами источник. Но воды не было, из торчащей трубы струился песок.
«Отдай!» — послышался игривый голос невидимой девочки-подростка.
Эхо подхватило: «…дай…дай…дай».
«Не отдам!» — зазвенело в ответ.
«…дам…дам…дам», — отозвалось эхо.
Сжимая в руке блестящую китайскую диковинку, Керсти шла вперед, настороженно всматриваясь в сумрак подземелья. Остановившись на перекрестке, она посмотрела в разные стороны на расходившиеся веером точно такие же проходы.
Постояв в нерешительности, Керсти приложила ко рту ладони и закричала:
— Папа, где ты? Скажи что-нибудь! Я не знаю, где тебя искать!
Туннель отозвался тысячью голосов, молящих о пощаде и помощи.
— Папа, я иду!.. — снова прокричала Керсти. Она свернула направо.
Тифони встала, недоуменно смотря по сторонам. Ее мозг плавно выходил из состояния медитации, подключаясь к земной реальности.
Она вышла на лестничную площадку, ступая по разбросанной бумаге, и заглянула в соседнее помещение. Трупы, которые она увидала, не произвели на нее никакого впечатления. Глаза лишь скользнули по ним, а сознание четко зафиксировало их нетленным отпечатком.
Она шагнула из комнаты на каменный пол туннеля. Шаги ее повторились глухим эхом, оно ударилось в потолок коридора и вернулось обратно. Тифони шла по туннелю, не обращая внимания на гогот и улюлюканье, носившиеся в пространстве вокруг нее.
Луч света вырвал из мрака большое прямоугольное зеркало в человеческий рост.
Тифони остановилась. В зеркале стояла ее мать. Прижимая руки к груди, она взывала к кому-то монотонным, лишенным всякой интонации голосом:
— Помоги моей дочери… Помоги… Помоги… Помоги…
Невидимый свет выхватил из туннеля еще одно зеркало с тем же изображением.
— Помоги моей дочери… Помоги… Помоги… — вторило оно таким же неестественно безликим голосом.
За вторым зеркалом появилось третье, потом четвертое, пятое, шестое… Вскоре зеркала образовали длинную вереницу, уходящую в бесконечность. Тысячи и тысячи отражений повторяли одну и ту же фразу. Слова накладывались друг на друга и терялись, уходя куда-то вдаль и лишая мольбу какого-либо смысла.
По зеркальной глади пронеслось тело чудовищной Рыбы с двумя головами. Оно внесло хаос в изображения, разбив их на миллионы не соединенных между собой обрывков. Добравшись до первого зеркала, Рыба, щелкнув зубами, вцепилась в каменную стену, втягивая за собой в туннель мощный хвост с шипами на конце.
Зеркала сами собой потухли, отражая противоположную стену и создавая иллюзию каменной кладки.
— Мама! — позвала Тифони, сжав кулачки. Это было ее первое слово, произнесенное за полгода пребывания в клинике. Она вспомнила больничную палату. На кровати с поднимающимся изголовьем лежала ее мать. Всевозможные трубки опутывали ее, подавая из капельниц прозрачную жидкость. Половину ее лица закрывала кислородная маска. Подошел доктор с прямыми, зачесанными назад волосами и намечающимся двойным подбородком. Его поросячьи глазки впились в совсем еще маленькую Тифони. Рука в кожаной перчатке сорвала кислородную маску с лица матери и опустилась, зажав ей нос и губы. Глаза матери округлились, она попыталась сопротивляться, но только вытащила из своего тела иглы капельниц. Кардиограмма показала замедляющийся ритм сердца. Вот тонкое попискиванье аппарата участилось и перешло в протяжный монотонный звук. По экрану бежала прямая линия.
Доктор посмотрел на прибор и для верности подержал руки на лице матери еще пару минут.
Ничего не понимая, Тифони глядела своими круглыми карими глазенками на врача. Это был ее отец. Память записала информацию и теперь выдала ее с особой яркостью.
Тифони пошатнулась, схватившись рукой за холодную каменную стену. Видение прошло, но осталась тупая боль, возникающая всегда после того, как воспоминания посещали ее мозг.
Она провела похолодевшей от прикосновения к камню рукой по лицу. Боль чуть стихла. Но до конца ее можно было убрать, только снова погрузившись в себя.
Тифони шагала по туннелю, держа ладони у висков и спотыкаясь на выщербленном полу. Туннель повернул направо, упираясь в тупик, на стене которого она увидела квадрат, выложенный кирпичом. Квадрат был освещен ослепительно ярким светом. Тифони подошла, плотно прикрывая глаза ресницами. В центре квадрата на круглом колесе от огромной детской пирамиды сидел рыжий клоун и жонглировал пластмассовыми шариками. Он с грустью посмотрел на нее, улыбаясь своим раскрашенным ртом, и из его глаз потекли кровавые слезы.
Тифони подошла к нему, всматриваясь в детали его одежды. Вот заплатка, которую она сама пришила ему на разорванные штанишки; вот пуговица от маминого платья — на месте оторвавшегося помпона. Без сомнения, это был клоун, игрушка ее детства, только выросшая до размеров человека. Потом, когда Тифони купили новую куклу с синими бантами, она забросила клоуна, который остался валяться где-то на пыльном чердаке.
Тифони стало больно. Сердце сжалось. К горлу подступил комок. Хотелось разрыдаться и убежать от этого кошмара.
— Прости меня, клоун, — выдавила из себя Тифони и вышла из комнаты, сдерживая готовые вырваться наружу слезы.
Клоун смотрел ей вслед, не меняя выражение своего лица. Только в глазах его отражалась вся гамма чувств, наполняющих его пластмассовое сердце.
На своем пути Тифони встретила еще один квадрат, выложенный кирпичом на стене.
В углу квадрата сидел ребенок с закрытыми глазами и держал в зажатом кулачке иголку с вдетой в ушко ниткой. Нитка тянулась от зашитого неровными стежками рта. Ребенок поднимал иголку, стараясь закричать, но швы крепко держали губы, впиваясь в них при движении.
Тифони вспомнила, что в детстве сделала такое своему пупсику, чтобы он «больше не плакал и не смел капризничать». Теперь это отразилось в кошмарной реальности.
Не в силах больше видеть все эти ужасы, Тифони метнулась в проем туннеля и побежала, уже не смея смотреть по сторонам. Боль усилилась, отдаваясь в клеточках ее тела ударами огненного бича, вздымающегося и опускающегося в такт шагам.