— Пошел! Пошел! — закричал Ройс. — Пошел вон!
Он швырнул еще кусок льда, и медведь, оглянувшись напоследок, затрусил прочь. Ройс сбежал вниз и стащил изодранную палатку с Водопьянова, спрашивая:
— Ты жив, Алексей? Ты жив?
— Конечно, — слабым голосом ответил Водопьянов, когда лицо его показалось из-под лохмотьев палатки. Оно было исполосовано неглубокими царапинами. — Ружье, Руперт. Подстрелите его.
— Сейчас.
Руперт выхватил из саней винтовку, сорвал с нее брезентовый чехол и, заряжая на ходу, бросился к торосу, за которым скрылся медведь.
Громадные медвежьи лапы ясно отпечатались на снегу, и Руперт несся' по снегу и слякоти, забыв о всякой осторожности и только удивляясь, как быстро уходит медведь. У подножия гребня он по пояс провалился в сугроб и сразу же услышал хриплое рычание. Подняв голову, он увидел медведя, который притаился наверху и скреб задними лапами, готовясь к прыжку.
Руперт вскинул ружье и выстрелил. Он не успел прижать приклад, и отдачей ему чуть не вышибло плечо. Медведь не шевельнулся, как будто выстрела и не было. Ройс снова поднял ружье и выстрелил в морду, почти не целясь; на этот раз медведь взревел и с глухим шумом свалился кубарем с тороса в снег. Какую-то секунду он не двигался, выжидая, — и Ройс тоже стоял и смотрел, словно зачарованный, — а потом с ревом заковылял прочь. Руперт перезарядил ружье, выбрался из сугроба и стал ждать удобного момента для выстрела. Но медведь уходил слишком быстро и успел скрыться за высоким торосом. Ройс стал, как обезьяна, карабкаться вверх и, взобравшись на гребень, снова увидел медведя.
Он выстрелил, и зверь упал. Когда Руперт подбежал, чтобы его прикончить, медведь поднял голову, и Руперт попятился. Но медведь только печально поглядел на него. В ту же секунду раздался выстрел. Пуля попала в шею и добила зверя.
Медведь сулил им, хоть и ненадолго, возвращение к жизни. Ройс с трудом, неумело разделал тушу, и они съели сырую грудинку.
Животное отощало за долгую зиму, но после скудных каш и концентратов медвежье мясо было для них пиршеством.
Палатка была сильно порвана, Руперт терпеливо ее зашил, и они провели ночь спокойно, почти безмятежно. Однако утром их ждала новая беда. Треснула льдина. Перед ними зияла большая полынья, затянутая тонкой ледяной коркой. С первый раз им угрожала такая непосредственная опасность.
— Надо уходить, и побыстрее, — сказал Руперт Водопьянову, который после сытного обеда и долгого сна выглядел несколько лучше.
Им было трудно решиться на этот шаг, потому что приходилось бросить почти все мясо; но Руперт знал: скоро во льду появятся новые трещины, нельзя мешкать ни минуты, иначе они могут оказаться отрезанными на этой льдине, и выбраться с нее будет нелегко. Он погрузил часть туши на сани, надрываясь, втащил туда же Водопьянова и надел лямку, но не на плечи, как раньше, а закрепил ее вокруг пояса. Он постоял немного: надо было собрать все силы, чтобы стронуть сани с места, а затем, закрыв глаза, стиснув зубы, напрягшись всем телом, дернул постромки.
█
Несколько дней безостановочного пути по слякоти измотали его вконец.
Концентратов оставалось всего на один день. Но Руперт подстрелил тюленя и ухитрился вытащить его прежде, чем тот ушел под лед. Два дня они отлеживались в палатке, сушились, ели сырое мясо и ждали.
Чего?
Они сами не знали. Лед вокруг них громко трескался, появлялись все новые и новые разводья, они тянулись порой на много километров и, если бы не лодка, оказались бы непреодолимой преградой. У Руперта уже не было сил переправляться через самую большую полынью, поэтому он проспал в своем мешке целые сутки, а проснувшись, встретился с терпеливым и пристальным взглядом Водопьянова, в котором сквозило любопытство.
— Ладно, ладно, — сказал он русскому. — Сейчас двинемся.
Как он переправит сани на ту сторону? Руперт покрыл полозья своим спальным мешком, обтянул поверху заплатанной нейлоновой палаткой и столкнул в воду.
— Потонут — туда им и дорога! — сказал он.
Сани держались на плаву, но один конец сильно перевешивал, и Руперт вытащил их обратно на лед. Желтая резиновая лодка была уже надута, гребки отвязаны, и теперь оставалось только уложить в нее Водопьянова.
— Сначала я спущу ее на воду, а потом перенесу вас, — сказал он русскому.
— Кровать не будем брать? — спросил Водопьянов.
— Придется оставить.
Процедура оказалась сложной и мучительной. Лежать в лодке было негде, и Ройс вынужден был устроить Водопьянова сидя. От нестерпимой боли Алексей потерял сознание. Руперт, не обращая на него внимания, спустил сани на воду, привязал их к лодке и залез в нее, усевшись Водопьянову прямо на ноги. Алексей привалился спиной к корме, он не приходил в себя, а Руперт греб, с трудом удерживая лодку в равновесии, когда сзади ее таранили сани.
Льдины разошлись метров на двести; на другой стороне надо было вытащить Водопьянова из лодки, но на это у Ройса не хватило сил, и он чуть не километр волок всю флотилию вдоль кромки, пока не добрался до пологого места. Там он вытянул лодку на лед и выкатил из нее Водопьянова. Он был рад, что тот еще без сознания, что его парализованная спина и бессильные ноги не могут чувствовать варварских толчков, а изможденное и бескровное бородатое лицо, ставшее в забытьи загадочным и незнакомым, словно лицо призрака, не может выразить боли.
Поднимая Водопьянова на сани, Ройс остервенело толкал, дергал и ворочал его бесчувственное тело. Потом он положил прямо на него надутую лодку, и, спотыкаясь, поволок сани по мокрому льду.
Но скоро они стали для него непосильно тяжелыми.
Он отвязал и бросил примус, керосиновый бачок, секстант с уровнем — все, кроме палатки, спального мешка, остатков тюленя, концентратов и ружья с патронами. От лыж он избавился еще раньше.
Все это он проделывал почти автоматически, и, когда перед ним открылась новая полынья, он так же машинально начал все сначала: спустил лодку на воду, покрыл полозья саней спальным мешком, натянул сверху палатку, втащил, надрываясь, тело Водопьянова в лодку — как попало, головой вперед, чуть не перевернув ненадежное суденышко и едва удержав его на плаву; под конец ему пришлось самому прыгнуть в воду, чтобы освободить лодку из-под ледяного выступа, под которым она застряла.
— Сволочь! — всхлипывая, проклинал он весь мир. — Ах ты, сволочь!
Он пересек еще одно разводье и почувствовал, что больше не сможет тащить сани. Он сбросил Водопьянова в снег, свалился сам и уснул. Проснулся он уже в темноте, когда наступила короткая ночь; одежда его примерзла ко льду. Он забрался в свой мокрый мешок, посмотрел на Водопьянова — жив ли тот — и снова уснул.
Они еще не сдались, и хотя смерть уже стояла у них за плечами, тень ее еще не упала на них.
Днем Руперт, поев сырой тюленины и бросив остатки, опять впрягся в сани. Он тащил их до тех пор, пока не очутился перед новой полыньей, такой широкой, что другой льдины не было видно в белесом сумеречном тумане — Ройс даже не знал, утро сейчас или вечер.
— Еще одна! — сказал он безнадежно. — Еще одна.
Это был конец. У них не хватало сил даже на го, чтобы разговаривать. Ройс смешал остатки концентрата и шоколада со снегом и дал Водопьянову, но тот пожевал, поперхнулся и выплюнул. Руперт даже не выругался. Он отыскал лужу, зачерпнул из нее горсть воды, размешал в ней последние оставшиеся крошки и протянул Водопьянову; тот, кивнув, проглотил эту смесь, закрыл глаза и откинулся назад. Еды больше не было.
— Еще одна, — повторил Ройс.
Но за эти сутки ему предстояло переплыть еще три Полыньи. Он увидел тюленя, выстрелил в него и промахнулся; тихо и горько оплакивал он свою неудачу; когда рядом в воде появился второй тюлень, Руперт попал в него и бросился за зверем в воду. Он вцепился в тюленя мертвой хваткой, каким-то чудом вытащил на лед, а потом встал, разделся и залег нагишом в спальный мешок, пережидая, пока просохнет одежда.
Их существование измерялось теперь уже не днями, а секундами, от вздоха до вздоха, и, проснувшись в лучах яркого, почти незаходящего солнца, Руперт лежал тихо: он открыл глаза и ждал конца, но конец не приходил, и это было странно, потому что Руперт считал, что все кончено.