Однако он по привычке поискал глазами Водопьянова, припоминая, где его вчера бросил. Он не увидел русского, но это его не встревожило. Ройс не помнил того, что случилось с ним накануне, вчерашний день выветрился из его сознания. Может быть, русский исчез еще вчера? Думать об этом было слишком утомительно, но все же он сел, огляделся и увидел Водопьянова — не в спальном мешке, а в пятидесяти метрах, на самом краю льдины.
Что он там делает? Руперт смотрел на Водопьянова, и его затуманенное сознание никак не могло объяснить, каким образом русский мог очутиться там, если он должен быть здесь; наконец, Ройс понял, что русский сам уполз туда, вот он уже перевесился через край льдины, еще миг — и он будет в воде.
— Алексей! — крикнул он.
Но было поздно. Русский, не обращая внимания на оклик, перевалился через закраину и ушел в воду.
Сердце Руперта заколотилось так, что он вскрикнул от боли. Он вскочил и, спотыкаясь, ринулся к разводью. Водопьянова еще держала на поверхности вздувшаяся одежда. В тот миг, когда Руперт наклонился, чтобы схватить его за куртку, он уже начал тонуть. Руперт потерял равновесие и свалился в воду, а вынырнув, уже не мог дотянуться до Водопьянова.
— Держись! Ради бога! — кричал он.
Водопьянов инстинктивно оглянулся, он уже уходил под воду, но Руперт успел доплыть и рвануть его к себе. Однако он бы так и не вытащил его, если бы по счастью не нащупал ногами под водой ледяной выступ. Ройс выволок Водопьянова на лед и оттащил за куртку подальше от края. Обессиленный он повалился на Алексея и, тяжело дыша, заглянул ему в лицо.
— Зачем ты это сделал? — спросил он с возмущением. — Зачем?
Но он и сам знал зачем. Чувство самопожертвования оказалось сильнее всего остального. Водопьянов решил уйти и развязать англичанину руки. И жертвовал он собой не из рыцарских побуждений, а по трезвой необходимости: выжить мог лишь один из них.
Они лежали лицом к лицу — два изможденных человека, мокрые, грязные, со спутанными бородами и свалявшимися волосами, с растрескавшимися и распухшими губами, угрюмые, жалкие и совершенно беспомощные; но в глазах их было не отчуждение, а немая поддержка. И Руперт сердито сказал:
— Мне теперь без тебя нельзя… — Он замолчал, перевел дыхание. — Не делай этого больше. Только из-за тебя я и держусь. Мог бы и сам понять…
— Со мной тебе не дойти, — тихо ответил Водопьянов.
Руперт все еще не мог отдышаться.
— Если ты сдашься, я погиб! — воскликнул он. — Только из-за тебя я держусь. Пойми же. Неужели не понимаешь?
Если Водопьянов и понял, то не подал виду — кто различит слезы на мокром лице? И что было в этих слезах? Боль, отчаяние, обида на свою горькую участь или сострадание к Ройсу, которого он обрек на такие муки, на смерть?
█
Они снова шли, и Руперт не понимал, что они — на суше. А когда наконец понял, не придал этому значения, потому что не знал, где они — на острове Бордена или острове Патрика. Все равно людей не было ни на том, ни на другом. Он даже не остановился, а дойдя до проталины на берегу, вынужден был повернуть обратно на лед. Сиял долгий арктический день, и видимость была отличная; над мысом, который Ройс огибал, поднималась вдали невысокая черная гряда холмов. Он тащил сани по мокрому раскисшему льду залива, не обращая внимания на то, как колышется этот лед под ногами, и не чувствуя сопротивления саней.
Все происходило теперь бессознательно, автоматически — и восприятие окружающего, и продвижение вперед.
Услышав собачий лай, Руперт даже не понял, что это означает. Он не знал, жив ли еще Водопьянов или умер, но по-прежнему куда-то шел.
Он снова услышал тявканье и визг собаки — быть может, даже нескольких. Он остановился, но глаза его были ослеплены блеском льда, голова кружилась от слабости, и он не понимал, где он и зачем остановился.
Опять донесся собачий лай.
Теперь это наконец дошло до его сознания, в голове что-то прояснилось, мелькнул проблеск мысли. Надо выстрелить из ружья. «Бесполезно, — нашептывал ему разум, — если там и в самом деле есть люди, они примут выстрел за треск льда». Но тот же разум возразил: «Значит, надо стрелять снова и снова».
Винтовка висела у чего за плечами, он снял ее и надавил на спуск. Она была не заряжена. Где патроны? Он порылся в карманах, но и там патронов не оказалось. Он подошел к саням, нашел в ногах у Водопьянова коробку, обернутую грязной тряпкой, вставил в магазин обойму и расстрелял ее, патрон за патроном.
— Все равно без толку, — сказал он вслух. — Надо сообразить, в какой они стороне.
И уже не отдавая себе отчета в том, что делает, забыв, что он впряжен в сани, Ройс двинулся вперед. Неожиданно натянувшиеся постромки опрокинули его на спину. Он встал и, все так же бессознательно налегая на лямку, с трудом сдвинул сани с места и повез их назад к острову, на береговой пед, откуда доносился собачий лай. Лают ли полярные лисы? Кто, кроме собак, может издавать этот странный, полный жизни звук?
«Только собаки. Больше некому», — сказал он себе.
Он подвез сани к берегу, выволок их на лед, но, наехав на песок и гальку, они сразу же застряли. Он повернул и заметил впереди что-то мельтешащее, серое, однако глаза его, пораженные снежной слепотой, ничего не могли различить.
Что там? Ленивый и равнодушный медведь, который теперь-то уж их убьет?
Почему же их несколько? Пять или шесть каких-то фигур приближались к нему, но не со стороны острова, а с моря, откуда пришел он сам. Он опять повернул и потащил сани и, когда увидел, что это люди — три человека с собаками и санями, — не остановился, а продолжал идти им навстречу. Остановился он только тогда, когда услышал их голоса. Люди что-то кричали ему, размахивая руками.
— Да, да, да, — пробормотал он.
Он стоял и ждал, не веря своим глазам; потом окинул взглядом ледяной простор вокруг, далекую линию горизонта, остров с грядою холмов и снова увидел приближающихся людей и собак.
Все еще не решаясь поверить в чудо, он натянул постромки, и согнувшись, свесив голову, потащил сани дальше. Просветление наступило, когда чья-то рука схватила его за плечо, заставив остановиться, а громкие человеческие голоса зазвучали над самым ухом. Он поднял глаза и увидел непривычно скуластые лоснящиеся лица.
— Что ж, — сказал он спокойно. — Много бы я теперь не прошел.
Он всматривался в них — это были эскимосы; «нет ничего постыдного в том, что тебя спасли эскимосы», — сказал он себе.
— Во всяком случае теперь, — произнес он вслух, когда они выпрягли его из саней, — это, наверно, не имеет значения. — Тем не менее, когда они начали усаживать его на свои нарты, взволнованно и оживленно о чем-то переговариваясь, он попытался их отстранить: — Не беспокойтесь. Я могу идти сам…
Но им было лучше знать, и они устроили его на нарты; Ройс сидел, неопределенно улыбаясь, пока они возились с другими санями, перепрягали собак, перемещали грузы, спорили по-эскимосски, оглядываясь на него с изумлением и недоверчивым любопытством, которое Руперту, все же сохранившему какую-то ясность мысли, казалось вполне понятным.
— Странное дело, — проговорил он.
Но того, что было дальше, он уже не видел.
Часть вторая
Что же все-таки произошло?
Его подобрали зверобои с арктического судна, принадлежавшего эскимосам из Исаксена. Преследуя добычу, они забрались далеко на север в полярные льды. Эскимосы нашли его, когда били тюленей. Они отвезли его на остров Мелвилл, куда английская авиация послала самолет, чтобы доставить Руперта (и то, что оставалось от Водопьянова) на американскую базу в Туле. Поначалу он еще держался на ногах и даже весело шутил — внезапное спасение от гибели опьянило его; но по мере того, как интерес к нему разгорался, шумиха возрастала и его героическая эпопея получала все большую огласку, организм его стал сдавать — наступила реакция. В Туле, где американцы держали его и тяжелобольного Водопьянова в госпитале с кондиционированным воздухом, он был уже не в состоянии подниматься с постели. Больничная обстановка его угнетала. Голая, сверкающая белизной палата напоминала ему ледяную пустыню, из которой он только что выбрался. Несмотря на безупречно внимательный и даже дружеский уход, он просил поскорее отправить его на родину.