Пленник положил ладони на край стола. Руки были маленькие, ногти — с черной каемкой.
Лейтенант старался вызвать в себе ненависть к пленнику и этим облегчить допрос. Он твердил себе: вот эти с виду невинные руки подложили в кафе «Каравелла» бомбу, убившую Ку. Он убийца женщины, которую я любил. Но этого не может быть! Ведь сам пленник в известной мере — тоже Ку. С другой стороны, разве не имел он права взорвать, растерзать людей, которые продавали и покупали тело его сестры, даже если возмездие не щадило и самой жертвы?
Несколько минут лейтенант и переводчик уговаривались о вопросах, которые надо задать пленнику. Бледный человек делал заметки в блокноте.
Все трое следили за маленьким партизаном, который не сводил глаз с лейтенанта, вопросительно подняв одну бровь. Переводчик включил магнитофон, зажегся зеленый глазок. Он нажал на клавишу, и кассеты стали вращаться. Пленник смотрел на аппарат, который его интересовал и как будто забавлял. Допрос начался.
Допрос длился несколько минут под аккомпанемент нетерпеливых вздохов сержанта, который, раздевшись до пояса, то и дело вытирая рубашкой потную грудь, расхаживал по камере из угла в угол, как зверь в клетке.
— Подтверждает ли пленный, что он подложил бомбу, которая разрушила кафе «Каравелла»?
— Да.
— Помогал ли он подложить вторую бомбу в другой части города?
— Помогал.
— Зачем?
— Получил приказания.
— От кого?
— От руководителя.
— Кто руководитель?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Приказ.
— Где вторая бомба?
Улыбка. Молчание. Пленник нерешительно протягивает руку и гладит микрофон кончиками пальцев.
— Как тебя зовут?
— У меня нет имени.
Услышав перевод этой последней фразы, сержант снова рявкнул: «Мы даром теряем время!» Лейтенант смотрел на пленника как завороженный. Фанатизм этого мальчика, думал он, лишил его даже имени.
— Где ты живешь?
— Там…
— В горах?
— Нет.
— На рисовых полях?
— Нет.
— Где же тогда?
— Где надо.
— Где вторая бомба?
Улыбка и молчание.
— Ты провел последнюю ночь на каком-нибудь сампане?
— Да.
— Где?
— В одном месте на реке.
— Той, которая протекает через город?
— Да.
— Где вторая бомба?
— Не могу сказать.
— Кем был твой убитый товарищ?
— Моим братом.
— Как его звали?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Приказ.
— В котором часу взорвется вторая бомба?
— Не знаю.
— Твой брат заявил, что вторая бомба взорвется в четыре утра. Это правда?
— Если он так сказал — значит, правда.
— Ты знаешь, что этот взрыв может вызвать смерть десятков невинных людей?
— Знаю.
— И это тебе безразлично?
— Больше половины моих родственников погибло, они сгорели заживо в деревне, которую разбомбили самолеты белых людей.
— Ты точно помнишь место, где помогал брату прятать вторую бомбу?
— Да.
— Где?
— Не могу сказать.
— Ты знаешь, что мы можем передать тебя властям Юга и ты наверняка будешь расстрелян?
— Знаю.
— Ты не боишься умереть?
— Я знал, что умру, когда пошел выполнять задание.
— Где вторая бомба?
— Никогда не скажу.
— А если тебе обещают свободу в обмен на признание?
— Даже и тогда.
Сержант бросился к магнитофону, выключил его и, нагло взглянув на лейтенанта, воскликнул:
— Этот хлюпик никакой не сверхчеловек. Может, в лучшем случае сверхкрыса! Но я сумею вырвать у него признание за пять минут, не больше!
Лицо пленника поплыло перед глазами лейтенанта. Казалось, оно реяло в дымном воздухе, нереальное, призрачное… Ку, сидящая на постели. Обнаженная, бронзовая статуэтка. Они пришли сюда надругаться над пленником, как зверь-наемник надругался над двенадцатилетней Ку. И он будет покорно присутствовать при этом (или убежит — как убежал, когда трое белых напали на его отца?). Он смотрел на сонную артерию юноши, которая продолжала резко пульсировать.
Допрос продолжался уже более получаса, но никаких результатов еще не дал.
Сержант обратился к переводчику:
— Спросите эту крысу, не испугается ли он, если я оторву ему кое-что.
Переводчик заколебался, но, заметив, что лейтенант как будто улыбается, перевел вопрос сержанта. Пленник улыбнулся и пожал плечами.
Сержант взглянул на свои часы: