Мейсен мотает головой, в его глаза снова возвращается усталость старика.
- Если в ближайшее время вы не расскажете обо мне журналистам, ничто не сможет защитить ни тебя, ни остальных осведомленных. Вы все умрете.
Мне настолько страшно, что в горле застывает колючий ледяной ком.
- Бюро существует уже больше ста лет и может справиться с любой угрозой. Смешно считать, что горстка Вольтури представляет опасность для столь большой и защищенной организации. – Я возражаю уже скорее по инерции, просто потому, что привыкла отстаивать интересы своей страны.
- Недооценивание противника – залог краха. Вы даже глазом моргнуть не успеете, как исчезнете один за другим, а все упоминания о вампирах и результаты ваших исследований будут навсегда утеряны. Не останется даже маленькой зацепки или того, кто мог бы рассказать… Уезжай. Попробуй скрыться, - теперь интонация Мейсена меняется – он умоляет.
- А как же другие агенты? – Внезапно я осознаю неотвратимость трагедии. Я не могу думать только о себе в такой ответственный момент, ведь остаются другие люди. Обрекать их на гибель – преступление.
Мейсен печально качает головой.
- Им не жить. Мне жаль, но я не могу спасти всех, слишком поздно. Только у тебя есть шанс, потому что ты единственная мне веришь.
- А что будет с тобой? – шепчу я; и вновь старый вопрос не дает покоя: не могу понять, почему Эдвард здесь. Что его привело сюда на самом деле? Не верю, что одна лишь самоотверженность. Кто мы ему, чтобы нам помогать?
- Почему тебя это волнует? – раздражается он.
- Тебя же волнует моя безопасность. – Я поясняю.
Он смотрит на меня долго и пристально, а затем молчаливо соглашается и коротко кивает.
- Я не стану убегать, - говорит он устало. – Я всегда был обречен, просто долго шел к этому. Две сотни лет – не так уж мало, чтобы определиться с выбором. Никогда не мог понять смысла своего существования. Конечно, я мог отправиться в Италию и покончить с этим по-другому, но мне показалось неправильным так дешево тратить свою жизнь. Может, где-то в глубине души я остался больше предан людям, чем вампирам. Чудовище, не желающее становиться чудовищем. Генетическая ошибка природы. Я хотел помочь вам избавиться от монстров. Надеялся, вы решите бороться за свою свободу и найдете способ нас убивать. Поможете мне, если вас не опередят Вольтури… – Мейсен снова ерошит свои волосы, в его лице печальное разочарование. – Все пошло не так… но теперь уже поздно сожалеть об этом.
Я смотрю на него с недоумением, когда до меня доходит то, что он сказал. Где-то в глубине подсознания я давно знала ответ, но не хотела верить в это. Казалось непостижимым, что кто-то настолько идеальный мог хотеть прервать свою жизнь… мог считать ее бессмысленной…
И тогда во мне вспыхивает гнев.
- Это что, извращенный способ самоубийства? – восклицаю я в крайнем возмущении.
- Неплохой способ, - грустно поправляет он, а затем его рука внезапно тянется ко мне. Но, не достигая цели, опускается; Мейсен хмурится.
Я смотрю на его красивое печальное лицо, и теперь мне становится ясна причина страшной усталости в его глазах. Представляю, как понурый воин одиноко бредет сквозь многие года, не находя места, которое мог бы назвать своим домом, соратников, которых мог бы назвать друзьями или семьей… Два века бесконечного, отчаянного одиночества могут свести с ума кого угодно, даже самое стойкое и совершенное существо.
В уголках глаз мимолетно щиплются сухие слезы…
Но я все равно не понимаю. Во мне включается профессионализм.
- Ты утверждаешь, что бессмертный. Каким образом ты собирался умереть?
- Думал, вы найдете подходящий способ. – Он пожимает плечами так спокойно, как будто смерть совершенно не пугает и не трогает его. – Ну а Вольтури точно знают, как сделать это. Рано или поздно они придут. Даже если вы распространите информацию, это убережет только вас, но не меня.
- Ты пожертвовал своей жизнью ради нас? – Мой голос поднимается на пол-октавы. Трудно постигнуть всю глубину благородства его поступка.
- Я просто решил отдать ее не задаром, - поясняет он с таким равнодушием, что мне становится очень больно, и нестерпимо хочется его обнять, прижать к себе как маленького ребенка.
- Зачем тебе умирать? – Мне хочется убедить его в том, что он принял неправильное решение, хочется зажечь в его потухших глазах надежду. – Неужели нет ничего, что тебя бы удержало? Друзья, семья?
Я не могу согласиться с выбором такого пути. Для меня самоубийство – величайшая трагедия. Жизнь слишком ценна, чтобы вот так просто отказываться от нее.
Мне трудно принять его выбор еще и потому, что я не прожила две сотни лет и не пережила то, что пережил он. Я пытаюсь… но все равно не могу с ним согласиться.
- Мои родители умерли сто семьдесят лет назад, - объясняет Мейсен. – И у меня нет друзей.
- Неужели за сто семьдесят лет ты не нашел никого, с кем тебе интересно?
Он долго молчит, неотрывно меня рассматривая. Его глаза светлые, очень проницательные, и с каждой секундой я отчего-то все сильнее смущаюсь. Наше общение давно вышло за рамки работы, но мне уже все равно. Я искренне переживаю за него, просто как за человека. Он не объект, и никогда им для меня не был, - с самой первой встречи я чувствовала иное притяжение. И сейчас я убедилась, что он нуждается в помощи больше, чем кто-либо другой. В поддержке хотя бы одного искреннего друга.
Очень жаль, что то положение, в котором мы оба находимся, не позволит нам стать друзьями…
- Никого, - наконец, устало отвечает он, скользя по мне обреченным взглядом. – Я не смог дружить с вампирами, потому что знал, что они потом идут и убивают людей. Мне же это претило. Я пытался, но это заканчивалось одинаково – я начинал испытывать отвращение к их образу жизни и уходил. С людьми водить дружбу опасно по многим причинам, не говоря уже о том, что мне пришлось бы их хоронить…
Я опускаю глаза под гнетом факта о его возрасте. Несмотря на отчет, в котором я собираюсь опровергнуть или хотя бы подвергнуть сомнению информацию, будто ему почти две сотни лет, я не могу избавиться от чувства, что он говорит правду. Просто в эту правду сложно поверить, а проверить невозможно.