- В моих воспоминаниях нет ни единого проблеска с момента, как я очнулся вампиром. События, которые происходили, - будь то поиски смысла, встречи с людьми или себе подобными, - не оставили значимого следа. Даже решение умереть не затронуло меня так, как могло бы. Я настолько закостенел изнутри, что не осталось абсолютно никаких эмоций.
Эдвард снова вздыхает.
- Я устал жить, Белла. Смерть – это естественное избавление от долгих страданий, первая настоящая цель за все время моего существования.
Я подавляю в себе порыв возмутиться, чтобы не прерывать рассказ.
Эдвард хмурится, как будто вспоминает о чем-то неприятном.
- Я подумал, что могу сделать что-то хорошее перед тем, как уйти. Я хотел заслужить немного прощения за первые годы моей жизни, в которые убил немало людей – невинных жертв монстра. Мне казалось, это может оправдать меня перед великим судом после смерти. Люди слишком давно живут в глубочайшем неведении, и открыть им глаза стало для меня делом чести. Я обязан был выполнить свой последний долг, совершить хоть один благородный поступок за две сотни лет.
Эдвард хмурится еще сильнее, в его чертах – досада.
- Я планировал разрушить плотную завесу тайны, которой окружили себя чудовища и убийцы. Не понимаю, в чем я просчитался. Люди либо преступно упрямы, либо шокирующе глупы. Я не ожидал такого поразительно единодушного нежелания видеть правду. – Губы вампира кривятся в разочарованной, почти презрительной усмешке: - Я дал вам все карты. Вы могли с помощью моего примера создать оружие и защитить себя. Но вы предпочли остаться в мире чудовищного самообмана. Инопланетянин, мутант. – Брови Эдварда изумленно поднимаются. - Все, что угодно, кроме истины. Бегство от правды вместо того, чтобы научиться сражаться.
Наши взгляды пересекаются, и я опускаю глаза, медленно лаская кончиками пальцев гладкую кожу. Я усмехаюсь, виновато пожимая плечами, и вынуждена отвечать за весь человеческий род:
- Люди не готовы к переменам, - нехотя признаю я, испытывая не меньшее разочарование, чем Эдвард. – Они не готовы не только воевать, но даже элементарно признать существование мифического мира, им неподконтрольного. Ты прав: людям удобно жить в своем заблуждении. Ты совершил ошибку, раскрыв себя.
Эдвард вздыхает. Его пальцы снова касаются моей скулы.
- Сейчас я уже не сожалею, ведь я встретил тебя…
- Расскажи, - скромно прошу я, опуская глаза и вспыхивая от смущения. Мои воспоминания о нашей первой встрече таят много загадок, вопросов, ответы на которые хотелось бы знать.
Мягкая улыбка поднимает уголки его совершенного рта.
- Твое появление ошеломило меня, - говорит он, его интонация существенно оживляется. – Я могу сравнить свое состояние с пробуждением от долгого летаргического сна, похожего на кому. Как только ты вошла через дверь, вся моя жизнь перевернулась. Это было… - Эдвард с трудом подбирает слова: – Знаешь, я ведь поначалу ничего не понял. Ты заинтересовала меня тем, что вела себя иначе, чем другие. Не только агенты ФБР, а вообще не так, как люди, с которыми я имел честь общаться. Чаще всего в моем присутствии людей охватывал страх – это и естественно, учитывая, кто я. Женщины иногда реагировали по-другому – они вожделели меня. Но только до тех пор, пока не оказывались ближе. Тогда они тоже начинали бояться. Это безотчетный инстинкт, который срабатывает независимо от желаний или убеждений. Как же так вышло, что твоя реакция была отличной от всех, кого я знаю?
Я вспоминаю, что тогда почувствовала: в числе прочих ощущений присутствовал и страх, но больше всего было сострадания и желания стать другом, протянуть руку помощи. Видимо, Эдвард заметил это.
- Ты принесла с собой такой сложный коктейль противоречивых эмоций, что попросту пробила каменный барьер моего омертвелого равнодушия. – Эдвард качает головой, как будто до сих пор удивляется силе моего воздействия. Он перечисляет, и каждое слово полностью отражает чувства, которые я тогда испытывала: - Нервозность, с которой ты явилась, не имела никакого отношения к банальному страху – она больше походила на личную заинтересованность и отчаянную попытку этот интерес скрыть за неправдоподобным профессионализмом. Неудачно, надо сказать, - усмехается он. – Искреннее желание узнать меня отличалось от сухого отношения других агентов – относившихся с опаской и мечтающих поскорее закончить и оказаться на большом расстоянии. Ты, казалось, напротив, - хотела это расстояние сократить?
Этот вопрос повисает в воздухе, потому что Эдвард не ждет ответа, - он продолжает рассказывать о своих первых чувствах:
- У меня возникло огромное количество вопросов в первую же минуту встречи. Твое странное поведение поразило меня, и впервые за время летаргического сна мой мозг заработал в полную силу. Я пытался разгадать причину необычного отношения, и пришел к шокирующему, невозможному выводу: я для тебя – не объект. Клянусь, никогда прежде я не был так потрясен, как в тот момент, когда осознал, что я тебе интересен как личность. Ты первая, кто отнесся ко мне так тепло, первая, искренне старающаяся понять, узнать… принять меня. Как я и говорил, до встречи с тобой меня лишь вожделели или боялись, но никто и никогда не интересовался, что я за человек, чем жил, что меня сюда привело. Никто и никогда до тебя не пытался мне сострадать. Да что говорить, - Эдвард вздыхает, печально наклонив голову, и в этот момент мне хочется горько рыдать, - я ведь никому и не мог рассказать о себе. По крайней мере, женщинам, с которыми довелось встречаться… Но ты… это было огромное потрясение, когда я понял, что ты ведешь себя не как агент, а как… как друг?
Эдвард заканчивает речь вопросом, как будто его до сих пор удивляет этот факт. Не выдержав, я резко обнимаю его за талию и прижимаюсь к твердой груди лицом. Слезы рвутся наружу, и я отчаянно стараюсь их сдержать, чтобы не оттолкнуть Эдварда и не спугнуть возникшую между нами хрупкую откровенность.
- Я хотела этого, - бормочу я. – Хотела стать твоим другом. Не знаю, как это получилось, но чувство возникло сразу, когда мне впервые показали твою фотографию.
Я всхлипываю, и руки Эдварда обвиваются вокруг меня, - я оказываюсь в его крепких объятиях.