Прошла одна ночь, но у меня чувство, будто между вчерашним днем и сегодняшним утром пролегла пропасть в несколько столетий. Я стала совершенно другой. Как будто в моей загубленной душе поселилась пустота, та же самая, которую я видела в глазах Эдварда. Нечего терять. Нечего желать. Не на что надеяться. Нечем гордиться.
Безразличие – это все, что у меня осталось.
Смиренное ожидание конца.
Слава богу, что эта нескончаемая, безумная, чудовищная и кровавая ночь закончилась. Скоро закончится и моя короткая скучная жизнь.
Я хотела стать чем-то большим, чем простым непримечательным учителем Истории, о котором никто и никогда не услышит. Хотела стать защитником, спасителем, телохранителем того, кого так быстро и отчаянно успела полюбить. Хотела испытать адреналин настоящей битвы, сделать свои дни ярче, но не ожидала, что краска будет цвета крови… Слишком высока заплаченная цена.
Послезавтра никто и не вспомнит обо мне – всего лишь имя в отчете Бюро, стоящее рядом со столбиком имен других погибших, сгоревших, пропавших без вести свидетелей. Найдут ли доказательства моей причастности к многочисленным смертям? Похоронят меня как жертву или как преступницу? Не все ли равно, ведь я этого никогда уже не узнаю.
Минуты, часы сливаются в одно бесконечное мгновение. Я готова к смерти. Какой-то крошечной, полуживой частью мозга пытаюсь убедить себя, что поступила правильно, ведь неизвестно, насколько сострадательно убивал бы Аро или остальные. Но это все равно не оправдывает меня. И я рада, что мои мучения вскоре прекратятся.
Автомобиль останавливается в лесной глуши, рядом еще с одним таким же, как и наш, автомобилем. Ледяная рука Аро заставляет меня подняться и идти вперед – в чащу, под своды вековых сосен и елей. Пахнет хвоей, под ногами по сухим сосновым иглам бегают насекомые. Мое тело вряд ли будет найдено здесь, так далеко от цивилизации. Даже если его обнаружат, от него останется только скелет…
Небольшая поляна залита неясным солнечным светом, едва пробивающимся сквозь пелену облаков. Аро выпускает мою руку, оставив меня на краю поляны, дрожащую и смертельно уставшую, и быстро двигается к группе вампиров, среди которых я с удивлением и растерянностью узнаю Эдварда. Он жив, расширенными, дикими глазами смотрит на меня. Его губы искривляются – не могу понять, от боли или отвращения. Я заслужила его осуждение в полной мере и не пытаюсь отвести мучительный взгляд. Я не сожалею о своем решении. Поздно отменять то, что сделано.
Не слышу, о чем вампиры говорят – они находятся слишком далеко. Усталым взглядом подмечаю, что все в сборе: здесь Феликс и Деметрий, Алек и Джейн, и вампирша с темными волосами, имя которой мне так и не довелось узнать. Они ругаются, о чем-то спорят, негодующе потрясают руками и с досадой закатывают глаза. Спокоен лишь Аро, степенно и терпеливо разговаривая с подчиненными. Когда он берет за руку Эдварда, вздрагиваем мы оба: и я, и он.
Эдвард отворачивается от меня, неохотно переводит на Аро затравленный, обреченный взгляд, пока тот что-то серьезно объясняет. Вампиры один за другим покидают поляну: сначала исчезают Феликс и Джейн, обдав мое лицо прохладным ветром. Деметрий медленно следует мимо, с человеческой скоростью, и ухмыляется, слегка задевая меня плечом, - странно, что я не падаю от толчка, ноги будто одеревенели, стали неживыми. Аро остается один, только женщина с ним.
Встречаюсь взглядом с Эдвардом – он смотрит напряженно, пристально. Мне кажется, что осуждение льется из него мощной волной, он меня презирает. Закрываю глаза, чтобы не видеть ни его смерть, ни свою. Скорей бы все закончилось…
Чувствую ледяные пальцы на своем горле и с трудом дышу. Умирать – страшно, даже если кажется, что ты готов. Изможденное сердце с трудом набирает обороты, - оно так устало гонять кровь.
Призрачный голос Аро, в котором я слышу насмешку, умело скрывающую восхищение, тихо раздается над ухом:
- Еще увидимся, дорогая моя Изабелла…
Проходит, казалось бы, доля секунды, - я еще не успеваю осознать, что означают слова, - а за спиной уже раздается рев моторов. Машины отъезжают. Распахиваю глаза и непонимающе смотрю на Эдварда. Он не двигается с места, – нас разделяет метров двадцать. Смотрит, не отрываясь, и по его лицу я не могу ничего прочитать. Мы замерли оба, раскинутые по двум разным берегам, разделенные магнитным притяжением противоположных полюсов, чужие и далекие, как звезды.
А затем, словно прорывает воздвигнутую сознанием защитную плотину, понимание случившегося обрушивается на меня: казнь отменена, не будет избавления от ужасных воспоминаний. Пережитый ужас последних часов, мельчайшие детали убийств, выражение лиц умирающих – все останется со мной навсегда. Стыд заполняет до краев, спазм горькой тошноты обжигает горло.
Падаю на колени и сгибаюсь пополам. Пальцы ударяются о твердую землю и сжимаются так сильно, что больно суставам; я понимаю, что в правой руке до сих пор зажат пистолет, и хочу поднять его к виску. Судороги бесполезных рвотных позывов сотрясают меня, мешая сделать это, я лишь дергаюсь, выполняя хаотичные, нелепые движения плечами, напрягаю мышцы и волю, но не могу совладать с собственным телом, которое вдруг становится для меня чужим. Будто душа покидает его самовольно, оставляя пустым внутри. Из груди вырывается то ли рев, то ли вой. Свет меркнет.
Прострелить голову, буквально взрывающуюся от кошмарных образов крови и смерти, мне не позволяет Эдвард. Его до этого мгновения бесстрастное лицо искажается от ужаса, и он внезапно бросается ко мне. Холодные руки подхватывают дрожащее слабеющее тело, а пальцы насильно вырывают «Глок-19» из руки и отбрасывают его прочь, за пределы досягаемости. Он отбирает у меня единственное спасение от страданий, шанс покончить с разъедающими словно кислота, тяжелыми как скала, душащими как вакуум воспоминаниями.
Я не могу поднять лицо – стыд сжигает самые глубокие уголки сердца, заставляет кожу мощно пылать. Не могу видеть – обильные слезы застилают глаза. Не могу слышать – в ушах звенит чей-то ужасный крик.