Впервые не поехала на занятие. Симулянтка ликует, все оказывается нипочем, когда дело касается личного удовольствия.
…Испытываю отчужденность. Жалкий остаток независимости мешает мне слиться с толпой. Взгляды и уделяемое мне внимание раздражают меня.
…Мне кажется, наша любовь чище и светлее горного хрусталя. Неважно, что с момента нашей встречи прошло несколько дней. Я верю в любовь с первого взгляда! Как все-таки таинственно все вокруг, прекрасны люди. Интересно жить!
Глупый сосед Федорушка сказал сегодня мне: «Лариска, я тебя чекаю!» А я ему серьезно: «До чего ж в тебе нет гордости!» Ха, знал бы он про нас с Костей! Но ведь я не могу с ним дискутировать на эту тему. Для этого у меня дневник…»
Пожалуй, я сделала верно, что сохранила дневник, не поддалась много раз возникавшему желанию уничтожить его. Это мой тыл, это, как бы сказал Костя, музыка обратного времени, которой лишены — и от этого бедны духовно — многие, очень многие люди. Дневники надо хранить! Мне пришла странная мысль: если бы у всех существовали личные дневники детства и юности, то, наверное, люди были бы лучше. Ведь они забывают про себя, про то, что когда-то были наивны и чисты. Они забывают своих родителей в молодости, свой родной дом, его дыхание, запах и тени.
…«Сегодня пришлось убить молодого белого медведя. Константин поранил руку, и, кажется, сильно, но нет никакого несчастья. С ним ничего не может случиться никогда! Если он даже вздумает умирать, я своим криком и воем, своей силой воли верну его, уходящего. Только бы не прозевать этого момента. А вдруг ему станет совсем плохо? А вдруг заражение? Не думай, не думай про это! Не позволяй себе распускаться. Еще раз взгляни в зеркало — ты, Лариска, должна следить за собой, чтобы всегда быть красивой. А разве я красивая? Красивая?»
2
— Костик, ты не переживай за медведя! — кричит откуда-то из глубины дома Лариса.
«Не переживай». А если медведя летом вынесет на берег? Приедут работники заповедника, начнут выяснять — как, откуда, кто? Ульвелькот не поленится достать пулю из черепа. «Однако, моей винтовки пуля-то. Вот и давай вам оружие на хранение…» Стыд и позор!
— Костик, давай заплатим штраф. Ты протокол на меня составишь, — кричит где-то совсем рядом Лариса.
Ну и домина у нас — не сразу и определишь, где она. Может быть, в моем кабинете. Или в Зале Голубых Свечей. Или в библиотеке, «будуаре».
А что, это мысль. Умница! Напишу объяснительную записку, покажу шрам на руке. Заплатим, заплатим мы этот штраф!
В дверь просовывается курчавая голова:
— Что нам с тобой, Котенок, какие-то две сотни рублей.
— Не две, а пять, — поправляю я.
— Ну пусть пять. Давай правда заплатим.
Я размышляю, скрытно радуясь за свою Лариску, а сам значительно выговариваю:
— Ужас! Ты совсем не мучаешься за убитого мишку. С такой же легкостью готова выложить деньги. Нет, нет у тебя сердца! За пятьсот рублей можно купить японский магнитофон — само совершенство. Но ни за какие деньги не сделать нового медведя.
— Можно родить нового, — вставляет Лариска.
— Родить, родить. Вот и попробуй роди, — неожиданно заключаю я.
Зря я так. Такие вещи не надо говорить женщине, у которой еще нет ребенка. В шутку брошенное слово рождает в ней какие-то свои глубинные волны. Я догадываюсь, о чем она думает.
— Котенок, где сегодня будем обедать? — спрашивает она со вздохом.
Обедаем мы на кухне и лишь в особых случаях закатываем торжество в Зале Голубых Свечей. Угадывая ее желание, я отвечаю:
— Может быть, в Зале Голубых Свечей?
Ее глаза вспыхивают радостью:
— Ты просто умница! Сегодня такой день! Мы должны отметить… твое мужество и мою удачу.
Молодец, выкрутилась из щекотливого положения! Какая же радость, если такая неудача, если еще кости стонут, а рука разбухает, словно на дрожжах? Боясь расплескать возникшее чувство, она осторожно закрывает дверь. Еще некоторое время слышны ее шаги по коридору, и я представляю, как она покачивает бедрами, затянутыми в видавшие виды джинсы. Это у нее осталось от сельского кружка художественной самодеятельности, где она, кажется, была звездой первой величины.
Через минуту ее курчавая головка снова просовывается в дверь:
— Ты мне позволишь взять твой наган?
— Не наган, а пистолет ТТ.
— Пистолет ТТ, — поправляется она. — Я за углем, мало ли что…
Я размышляю и готов согласиться — в принципе, она права, — но делаю недовольное лицо, чтобы вызвать в ней почтение к оружию и к самому факту доверия ей личного пистолета.