Утром я озаренно улыбнулся: «Ну конечно же! Раз есть крыша, значит, должен быть и чердак. Ха-ха!»
Сразу после уроков в школе, бросив дома портфель, я побежал к институту. Ничто не помешало мне подняться на третий этаж и еще выше на полэтажа по узкой лестнице. Тесная квадратная площадка была завалена ящиками, сбоку стояли ведра и швабры. На потолке угадывался люк. Я осторожно взобрался на радиаторы — звякнул задетый головой замок. Замок там! Я устало прикрыл глаза. Изогнувшись, нащупал, однако, металлическую дужку. Замок есть замок! Вот отверстие для ключа, вот петля… Что-то насторожило меня. Я сменил затекшую руку, приподнялся на цыпочки и в упор уставился на замок — средоточие всех сиюминутных зол. Гм, а где же вторая петля? Наш дом тоже запирался на висячий замок. Всегда ведь должно быть две петли: одна на самой двери, вторая — на косяке. Боясь разувериться в своем неожиданном открытии, я торопливо уперся в крышку люка — она скрипнула, подалась. Посыпалась сухая земля. Просунул руку в образовавшуюся щель и наткнулся на скобу. Подтянулся, а потом изо всех сил толкнул крышку вверх. Потолок вздрогнул от глухого удара. Порядок.
На захламленном чердаке стоял густой затхлый запах. В глубине тусклыми полосками лежал неясный свет. Огибая балки, я пробрался к огромному полукруглому окну, потрогал стекло. В оттаявший пятачок просматривались голые ветки деревьев, крыши дальних домов, коричневое здание вокзала. Близкие провода в мохнатом инее походили на корабельные канаты, какие можно увидеть летом в затоне. Переплет окна состоял из четырех расходящихся планок-лучей. Я поискал, за что можно ухватиться, но никаких ручек или задвижек на раме не оказалось. Прислонившись лбом к стеклу, сразу почувствовал острые обжигающие уколы ледяных кристалликов. Не хотелось мне разбивать стекло — боялся шума, боялся быть пойманным и наказанным.
Я снял шапку, приложил ее к нижнему сектору окна и, зажмурившись, резко даванул — стылое стекло звонко лопнуло. Пахнуло морозом и дымом. Я замер, прислушался. Стекло-то может кому-нибудь упасть на голову. Во дела… Я вытащил торчащие по краям осколки, высунулся.
Край крыши был совсем рядом. Вдоль него тянулся металлический барьер, почти занесенный снегом. Отступать поздно. С трудом протиснулся наружу, неловко повис вниз головой. Ворочая ногами, опустился еще ниже и коснулся варежками твердого наста, потом высвободил одну ногу, вторую — и неожиданно заскользил вниз. Я не успел даже испугаться: просто небо качнулось и поплыло куда-то вбок, завертелись деревья. Прямо перед собой, будто с колеса обозрения, увидел я институтский двор с пристройками. Я неосознанно открыл рот, чтобы закричать «мама», но мысль о том, что у меня нет мамы, неожиданно отвлекла и родила новую: «Почему же я никогда не слыхал, чтобы звали на помощь папу? Наверное, потому, что смешно. А если крикнуть «караул»? Нет, так кричат, когда кто-то грабит. И тут я нашел нужное слово и даже проговорил шепотом: «Помогите, пожалуйста!»
Я подтянул ноги к животу, одновременно поворачиваясь боком к барьерчику, прислонился к нему, и опять тошнотворный страх сковал мои мышцы, опять противно заныло в самом низу живота. Так я лежал довольно долго, пока страх сам по себе не утих и я не поверил в устойчивость своего тела, достаточную, чтобы не ощущать под собой бездну. Я отвернулся, поднял глаза к чердачному окну. Оно было совсем рядом. Попытался ползком подтянуться к нему, но каждый раз сползал вниз. Стали замерзать руки и лицо. «Если не шевелиться, можно уснуть и ничего не почувствовать, — вяло думал я. — И никто до самого лета не хватится человека, лежащего на краю крыши. А может, и летом никто не хватится».
Тогда я вспомнил про отца. Снова возникла передо мной его усталая фигура — там, на берегу Иртыша, когда утонула Тома. О Ксении Ивановне я все еще не думал, как не думал и о бабушке. Отец — вот кто стоял ночью перед моей кроватью, и я, сжавшись, делал вид, что сплю, — не хотел видеть отцовских слез… Если ползком продвигаться вдоль края крыши, то можно добраться до угла здания, где не было снега, а оттуда снова наверх. Там уже не страшно, останется пройти весь обратный путь, сползти к чердачному окну, и, по словам дяди Пети, дело будет в шляпе. Я втянул голову и, ухватившись за стойку барьерчика, подтянулся вперед. Правая щека омертвела, ломило пальцы. Через каждые два-три метра слизывал с губ солоноватые капельки снега. «А-а, ерунда, совсем мало осталось, — успокаивал я себя. — Доберусь, не маленький».