Я рассказал: ничего особенного, на то и граница — всегда на «товсь».
Тетя Лида взяла со стеллажа недавно вышедшую книгу «Особый район Китая». Мне показалось, что за окном скрипнул снег. Спустя несколько секунд — еще, еще. Потом вдруг кто-то резко забарабанил в нижний квадрат окна.
— Иду-иду! — спохватилась тетя. И мне: — Это же Карл. Совсем памяти нет, господи…
Тетя Лида обожала всякую живность. Ее обширный сад летом, сарай — зимой всегда служили приютом для животных и птиц. Здесь перебывали ежи, черепахи, кролики, козлята, куры, собаки, кошки, ручные вороны и грачи, а однажды — поросенок дикой свиньи. Она подбирала больных и раненых, бездомных и голодных.
Карл появился лет двадцать назад. Птенцом он выпал из гнезда и сломал себе обе лапки. Тетка нашла его совершенно беспомощного в лесу под деревом. Карл вырос в огромного ворона, приспособился с помощью хвоста и клюва передвигаться на «локтях». От этого он то кланялся, тыкаясь клювом в землю, то вскидывал голову кверху, опираясь на хвост. Летать ворон умел очень плохо и выше яблони не поднимался. Характер у него сложился прескверный. Раньше я боялся эту птицу и всегда обходил стороной. А если тетка ворчала на него, Карл огрызался и мог даже пребольно, будто гвоздем, ударить клювом в ногу или руку. Близко сдружился он лишь с Пальмой — огромной добродушной дворнягой, да и то далеко не бескорыстно. «Дружба» эта давала ворону немалые выгоды. Ударом в собачий нос Карл частенько отгонял пса от миски и бесцеремонно в ней ковырялся, выуживая лакомые кусочки. А Пальма в это время держалась на почтительном расстоянии, тоскливо косила глазами по сторонам и виновато облизывалась, всем своим видом говоря: «Я, конечно, могла бы проучить нахала, да стоит ли с калекой связываться! Беды потом не оберешься…» Зимой Карл забирался в конуру и грелся в лохматой собачьей шерсти. Пальма лежала неподвижно, боясь придавить ворона.
Тетушка вернулась скоро. Взяла папиросу и снова строго взглянула на меня. Я понял, о чем она думает.
— Ты, верно, Дмитрий, считаешь меня выжившей из ума старухой, — начала она. — Что же, никуда не денешься — так человек устроен. Вначале накапливает, потом теряет. Тускнеет ум, если, конечно, он бил, слабеет тело, слух, зрение. Но природа на какое-то время компенсирует потери. Как угодно назови эту компенсацию — мудрость, нюх, предчувствие… В ночь на двадцатое августа сорок четвертого мне сделалось плохо — вызвали «скорую», еле успокоили. Я, говорят, все куда-то, порывалась, кричала, звала Гришу… А утром пришло известие — мой Гриша в эту ночь был смертельно ранен.
Тетушка стряхнула пепел и продолжала:
— Когда я получила твое письмо из госпиталя, мне вдруг вспомнился давний-давний случай. Было это в апреле сорок пятого. Я ехала в автобусе. Помнится, одни бабы набрались. О чем разговор? Естественно, о войне. Когда же мужики наши домой вернутся? Со мной рядом сидел белый как лунь дед. Ехал он молча, в разговор не ввязывался и даже подремывал. Но на одной из остановок вдруг встрепенулся, огляделся и сказал негромко: «Вот сейчас мертвый человек вошел в автобус». Бабы зашикали: чего ерунду-то мелешь, какой такой мертвый человек… спятил совсем и так далее. Но одна женщина с грудным ребенком на руках заступилась за старичка: не шумите, говорит, на него, бабы, он правду говорит — это я везу из больницы мертвую девочку. Все разом умолкли, а дедушка заговорил. Не волнуйтесь, бабы, успокоил он, этой войне недолго быть — вернутся ваши мужики к осени. Вот следующая война будет очень страшной и жестокой для всего человечества… И он сказал, через сколько лет будет новая война.
Тетушка закашлялась и глотнула из чашки остывшего чая.
— Дома я записала предсказание деда. Так и вышло, в мае кончилась война с Германией, а в августе — с Японией. Не могу только разыскать эту книжечку, куда-то запропастилась, а то бы показала. Но я помню хорошо. Не улыбайся, пожалуйста.
— Выходит, до третьей мировой войны осталось… — я назвал день и месяц следующего года.
— Выходит, так, — сухо согласилась тетка.
На следующий день мы поехали на кладбище, где были похоронены тетушкины муж и сын.
За чугунной оградой в окружении серебристых елок застыли навечно два мраморных бюста — отца и сына, генерала и рядового.
Мужу тети Лиды до войны в числе первых было присвоено звание генерал-полковника. Его войска первыми приняли на себя удар фашистов, первыми испытали горечь поражений. Незадолго до гибели дяди Гриши ушел на фронт и их сын Юрий. В первом же бою он был смертельно ранен.