Горькая улыбка тронула губы Лоскутовой. Да, так и было. Прямо с неба. Она тогда занималась в школе планеристов, и первый ее полет завершился в огороде дома на окраине, где жил Гаранин. Как он испугался, увидев сломанный планер и плачущую девчонку в нем. Он тогда был уже курсантом авиационного училища.
Войну они начали в разных авиаполках. Но она еще не летала. Это было позже…
Варвара Кирилловна никогда не позволяла себе распускаться. И теперь, здесь, она думала обо всем как бы отчужденно, словно о факте из жизни других люден. Однако самообладание ее не только не радовало, но даже огорчало. Оно напоминало о долгих годах, которые отделяли ее — ту, молодую, от сегодняшнего дня, о жизненном опыте, о потере остроты восприятия былых чувств, а значит, — о старости.
Тельман Ивтэкович говорил нервно и, как ей показалось, враждебно. Варвара Кирилловна на мгновение растерялась, подумав о нелепости своего требования. Она сразу поняла, что отнимает время у занятых людей. А потеря времени — все равно что нанесенный кому-то ущерб. В принципе, так ли уж важно — быть ей именно там? Сегодня она пойдет в ПТУ и увидит то, что осталось после катастрофы.
Лоскутова терпеливо выслушала объяснения председателя о «зверской» занятости вертолетов и людей, закурила. Больше звонить она не будет, больше не надо приходить в райисполком. Все это чепуха — запоздалые цветы на могилу, все это мистика и чепуха. Мы — материалисты! Однако она подумала о своей матери и чистеньком деревянном кладбище на бугре, где весной над могилой тихо распускаются вербы. Шум ветра, щебет птиц — это совсем не тот шум, который услышишь в лесу, и совсем не тот крик птиц. На кладбище эти звуки — просто часть вечной могильной тишины. По-бабьи она это понимала. Боязнь, испуг, почтение к тому, что находилось за пределами материальной жизни, в ней все-таки остались.
…Она тогда, кажется, сказала ему о своем предчувствии, что они больше никогда не увидятся. «Ты не можешь представить, Женька, — сказала она в тот их последний рассвет, — хорошо нам было или плохо — это неважно. Но ведь мы никогда больше не встретимся. Вот это страшно! Будет вокруг нас много людей, может быть, мы уцелеем в войне, и нам могут встретиться люди, очень похожие на нас с тобой. А мы не встретимся. Это, наверное, хуже, чем знать, что кого-то из нас нет… Я даже ребенка от тебя не успела родить». Он ответил спокойно и мудро: «Если судьба не сведет нас снова, надо просто помнить друг друга. Во мне продолжает жить мой отец, хотя я не был на его могиле лет десять. Почти ежедневно я восстанавливаю в памяти его жизнь, узнаю в ней себя. Все так повторяется… Я буду всегда помнить о тебе». Ей хотелось закричать от этих его страшных слов: «Нет-нет-нет! Я не могу это слышать! Я люблю тебя. Не надо так жестоко говорить, милый мой Женька. Мы обязательно увидимся, и у нас еще будет все. Все-все!» Он понял ее состояние и шутливо погрозил пальцем: «Приказываю не распускаться, товарищ гвардии младший сержант!» Потом похлопал по своему планшету: «Здесь, учти, заявление на тебя. Вернусь, тогда уж ты от меня никуда не денешься». И опять на прощание погрозил пальцем.
Варвара Кирилловна оставила в приемной плащ, привычным жестом поправила волосы и решительно открыла дверь кабинета директора профессионально-технического училища. Шло совещание. Директор вопросительно глянул на вошедшую, но, увидев на лацкане пиджака депутатский значок, привстал и показал на свободный стул.
— Продолжайте, продолжайте, — шепотом проговорила Лоскутова и вынула пачку папирос. Это еще более смутило директора: «Не церемонится. Из области, очевидно…»
Молодая женщина, выступавшая перед этим, тоже смутилась и молча глядела в школьную тетрадь. Директор кивнул ей:
— Хорошо, это мы разберем в рабочем порядке.
— Зачем же в рабочем? Для того ведь и собрались. Не на торжественном же собрании — на рабочем, — сказал сидящий рядом с Лоскутовой мужчина. Его поддержали остальные.
Женщина с тетрадкой, не поднимая глаз, продолжила:
— Короче говоря, из милиции письмо: конкретных виновных в краже сеток установить не удалось, но подозрение опять падает на наших.
— Пора холодильниками обзаводиться, нечего развешивать по окнам авоськи, — раздалась чья-то ироническая реплика.
Директор протестующе поднял руку и посмотрел на Лоскутову:
— Спокойно, товарищи, спокойно. Приезжий человек не в курсе — надо объяснить. У нас нет зама по воспитательной работе. Никто больше года не держится. Я понимаю, что эта работа не мед, но надо же наконец и области подумать о толковом комиссаре. Наставник нужен. Вот тогда и сетки будут целы.