Многие из нашей деревни считают, что мой отец был со странностями, иные изрекали более прямолинейно — с придурью. Но это от зависти. Отец славно трудился до последнего дня. Мы жили на глухой пасеке. К концу жизни батя скопил денег и купил себе легковую машину «Победа». Мне не раз приходилось от разных людей слышать следующую сентенцию: чем беднее человек жил, тем яростнее ему потом желалось достатка и роскоши, если были к тому возможности. Наверное, в этом что-то есть от истины.
Однако я хорошо усвоил другую истину: желания не беспредельны и порою оборачиваются пороками…
Так вот, когда мой отец купил машину, вся округа надрывала от хохота животы. Дело в том, что ездить ему было совершенно некуда, нашу пасеку соединяла одна-единственная трехкилометровая дорога до соседней деревни, откуда выбраться на шоссе можно лишь с помощью трактора. Отец на свои же сбережения отремонтировал свое единственное «шоссе» и все дни без устали курсировал туда-сюда, пока не перекатал все местное население и пока машина не сгнила от влажного приморского климата. До сих пор ее ржавый корпус торчит среди лопухов огорода. Но помню счастливейшее отцовское лицо. Я не осуждаю его. Машина служила ему в некоем роде украшением однообразной жизни вдали от больших дорог. Мне «Волга» нужна тоже для красоты жизни и удобства. Когда приходится толкаться и потеть в городских трамваях или вымерять ногами асфальтовые километры, тогда я думаю о собственном достоинстве и самолюбии. Я хорошо поработал со штангой, мои портреты печатали в газетах, у меня брали автографы и интервью, девушки млели, глядя мне вслед… Теперь я спрошу: разве помешала бы мне отливающая черным лаком «Волга»? Я решил заработать деньги своими натренированными мускулами. Я приехал на Чукотку и стал выполнять в ее вечной мерзлоте самую тяжелую физическую работу, я терпел холод и физические нагрузки, дискомфорт и одиночество… Пожалуй, меня снова потянуло в мир бесполезных и запоздалых рассуждений.
Вечера уходили на подготовку промыслового снаряжения. Я кипятил в нерпичьем жиру капканы и цепи, точил скребки и ножи для разделки тушек, ремонтировал деревянные правилки… Акулов советовал мне сдавать песцов целиком, замороженных — боялся, что не сумею качественно снять шкурки. Я сразу отбросил эту мысль, так как готовая шкурка оценивается значительно дороже.
Затем пришла очередь заняться одеждой. На мне были неудобные ватные брюки, громоздкая шуба и валенки. Здесь мне требовалась легкая и свободная в движениях одежда. Оленьи шкуры, о которых говорил Кивьяна, пришли в негодность, однако я обнаружил в коридоре два старых драповых пальто — мужское и женское, а также рваную брезентовую палатку. Этого вполне хватило на брюки и короткую кухлянку с капюшоном. Настала очередь заняться упряжкой.
Псы, повизгивая в нетерпении, сами лезли в постромки, или, как их там по-чукотски, алыки. Я помнил, что поворачивать упряжку надо криками «поть-поть» и «кх-кх»… Но у меня вылетело из головы, какой из этих сигналов означал правый поворот, какой — левый. Ладно, разберемся в процессе езды.
В тот день меня ожидало первое испытание. На какое-то время я даже потерял самообладание и принялся ожесточенно хлестать псов бичом. Они злобно взвизгивали, стремясь разбежаться во все стороны. Нарты скрипели, готовые вот-вот развалиться, но с места не трогались. Отталкиваясь ногами и толстой деревянной палкой с железным наконечником — кажется, остолом по-местному, — я прополз несколько метров по жестким кочкам, и нарты снова со скрежетом замерли. Поразмыслив, догадался смазать полозья нерпичьим жиром, выбрал наиболее заснеженный пологий участок тундры. Упряжка пошла легче, но не надо быть тундровиком, чтобы не понять причину такой, с позволения сказать, езды: четырех собачьих сил было явно недостаточно для моего стадвадцатикилограммового веса. Это грозило крахом всему моему предприятию, ведь надо почти ежедневно совершать вдоль путика тридцатикилометровый маршрут, при полном снаряжении, с пойманными песцами…