***
Дверь в дом скрипнула за моей спиной. Я обернулась и резко вскочила, на веранде стоял заплаканный Тихон. В животе сразу похолодело, ноги ослабели и были готовы подогнуться в коленях. "Что, Тихон?" - голос охрип. «Да ничего пока. Даж в себя чуток пришла. Карла Карловича узнала. Все про какой-то ящик шепчет. Идем, что ль. Глядишь, и тебя тож признает». Вслед за Тихоном я вернулась в дом.
Анна Кристиановна полулежала на кровати, откинувшись на высокую подушку. "Бабушка..." Она открыла глаза и посмотрела на меня, губы шевельнулись. Я подошла ближе и наклонилась к бабе Ане. Говорила она хриплым шепотом, задыхаясь, в груди что-то клокотало.
"Дочка... Посмотри в комоде... Там die Schatulle... Внутри... Всё внутри" Баба Аня закрыла глаза и шумно выдохнула. Ее лоб и щеки были желтоватыми, даже на расстоянии чувствовалось, что от кожи идет жар. Багровые пятна покрывали тонкие слабые руки. Баба Аня снова открыла глаза. "Mein Sohn". Карл Карлович отошел от окна, возле которого стоял всё это время. "Ich höre dich, Mom" «Помоги ей... Найди die Schatulle... Ich liebe dich...»
Анна Кристиановна откинулась на подушку и хрипло задышала. "Воздуху, воздуху ей надо", - Тихон поспешил к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался прохладный ветер, поднял край простыни и запутался в редких седых волосах Анны Кристиановны. "Хорошо", - явственно прошептала прабабушка. Она еще раз хрипло выдохнула и затихла. "Всё", - прошептал Тихон. Карл Карлович закрыл лицо руками и зарыдал.
***
По просьбе Тихона обмыть бабу Аню пришли две соседки, мать с дочерью, и Манюня. Старшая, Ульяна, лет шестидесяти, но всё ещё бодрая и энергичная, отдавала команды Вере и Маше. Те бегали по дому с ведрами, тазами, мочалками. Чтобы не мешать женщинам, мы вышли на веранду Дождь прекратился, в открытую дверь тянуло сыростью и холодом. Я с силой захлопнула её. Тихон поморщился, но промолчал. Он и Карл Карлович тяжело опустились на старенький плетеный диван. Дед снова закрыл лицо руками. Тихон молча сидел, чуть нагнувшись вперед, облокотившись на колени, и смотрел в пол. Я снова почувствовала себя лишней, поэтому решила вернуться в дом. Но Ульяна Степановна завернула меня еще на пороге: "Нечего тебе там делать, милая. Мы сами справимся. Ты иди, иди".
Не зная, куда себя деть, я решила пройтись по двору. От калитки до крыльца вела чистая ухоженная тропинка, посыпанная белым песком. Трава вдоль нее была скошена, а прямо перед выходом со двора кто-то, скорее всего Тихон, выложил белым кирпичом небольшую площадку. Похожая дорожка вела и вглубь двора, к сараям. Тропинка уходила от крыльца, пересекала круглую поляну со скошенной травой и ныряла под зеленую арку, созданную переплетением ветвей росших по краям дорожки деревьев. Я поднырнула под утыканную длинными шипами ветку боярышника и оказалась в другом мире. Под кронами старых деревьев было тепло и сумрачно. С веток срывались капли воды и тяжело падали на тропинку. Я задела головой ветку то ли яблони, то ли сливы, и меня окатило потоком холодной воды. В конце зеленого тоннеля виднелось приземистое здание, выкрашенное в красный цвет.
В сарае было сумрачно и холодно. Пощелкав выключателями возле двери, я наконец нашла работающий. Лампочка оказалась на удивление яркой и осветила все помещение. В дальнем углу громоздились останки старинной мебели: буфет с единственной уцелевшей дверцей, зеленый заплесневевший диван, стулья с отсутствующими ножками и треснувшими сидениями. А из-за этого нагромождения выглядывал целый с виду комод. На углах краска стерлась до самого дерева, но оттуда, где я стояла, других повреждений не было видно. Наверное, именно про этот комод и говорила бабушка. Я начала пробираться в глубь сарая, то и дело спотыкаясь о разбросанные по полу бруски и рискуя распороть джинсы о торчащие то там,то тут гвозди.