О том, что было дальше, я ничего не помню. Я встал на колени перед алтарем, и кардинал миропомазал меня. Потом я поднялся, протянул руку и, взяв у него корону Руритании, надел ее на голову, произнося старинную клятву королей; потом (если то был грех, да простится он мне) я причастился Святых Тайн перед всем народом. Потом снова зазвучал большой орган, маршал приказал герольдам объявить обо мне народу, и Рудольф V был коронован; картина с этой величественной церемонии висит в моей столовой. Портрет короля очень похож.
Тогда дама с благородным лицом и великолепными волосами, трон которой поддерживали два пажа, сошла со своего места и подошла ко мне. И герольд прокричал:
– Ее королевское высочество, принцесса Флавия!
Она низко присела и, положив руку под мою, подняла ее и поцеловала. Одну секунду я колебался, не зная, что мне следовало сделать.
Потом я притянул ее к себе и два раза поцеловал в щеку, и она ярко покраснела; а потом его священство кардинал скользнул перед Черным Майклом, поцеловал мою руку и подал мне письмо от папы – первое и последнее, которое я получил от этого высокопоставленного человека.
Потом подошел герцог Штрельзауский. Клянусь, что его шаг был неверен и он смотрел направо и налево, как смотрит человек, думающий о бегстве; его лицо было покрыто белыми и красными пятнами, а рука так дрожала, что выскакивала из моей, и я почувствовал, что губы его были сухи. Я взглянул на Запта, который снова улыбался в бороду, и, решительно исполняя свой долг в том положении, к которому я был так чудесно призван, взял дорогого Майкла за обе руки и поцеловал в щеку. Я думаю, мы оба были рады, когда эта церемония окончилась!
Но ни на лице принцессы, ни на чьем другом я не видал ни малейшего сомнения или вопроса. Хотя если бы король и я стояли рядом, она бы сейчас могла видеть разницу, или по крайней мере, после небольшого сравнения, но ни она, ни кто иной не подозревали, никому не могло прийти в голову, что я не король. Таким образом, сходство служило делу, и я простоял целый час, чувствуя себя уставшим и удовлетворенным, как будто я был королем всю жизнь; все целовали мою руку, и посланники являлись на поклон, а среди них старый лорд Тонгам, в доме которого, в Лондоне, я танцевал сотни раз. Слава богу, старик был слеп, как летучая мышь, и не напомнил мне нашего знакомства.
Потом мы отправились обратно через улицы во дворец, и я слышал, как народ приветствовал Черного Майкла; но он, как рассказывал мне Фриц, сидел, кусая ногти, как человек в раздумье, так что даже его друзья находили, что он должен был выказать более выдержки.
Теперь я находился в экипаже, рядом с принцессой Флавией, и какой-то грубый молодец закричал: «Когда же свадьба?» Пока он говорил, другой ударил его по лицу, крича: «Многие лета герцогу Майклу!», а принцесса залилась прелестным румянцем и стала смотреть прямо перед собой.
Но я находился в затруднении, потому что забыл расспросить Запта о степени своей привязанности к принцессе и как далеко дело зашло между ею и мной. Откровенно говоря, будь я королем, чем дальше оно бы зашло, тем более был бы я доволен. Я человек не хладнокровный и не зря поцеловал принцессу Флавию в щеку. Эти мысли промелькнули в моем мозгу, но, не будучи тверд на этой почве, я ничего не говорил; через минуту или две принцесса, которая успела успокоиться, повернулась ко мне.
– Знаете ли, Рудольф, – сказала она, – вы кажетесь сегодня иным, чем обыкновенно!
Это было не удивительно, но замечание было тревожное.
– Вы кажетесь, – продолжала она, – более серьезным, более спокойным; вы почти озабочены, и, уверяю вас, вы похудели. Не может быть, чтобы вы начали к чему-нибудь относиться серьезно?
Принцесса, казалось, была о короле того же мнения, как леди Берлсдон обо мне.