Но… зачем столько говорить о каком — то заведующем колхозными складами? — спросит читатель.
Да, действительно нас интересует не Паруйр, а сын его, Саркис.
«Мир — сало, а ты — нож. Режь, сколько силенки хватает», — постоянно говорил мальчику отец, и эта заповедь глубоко запечатлелась в мозгу Саркиса. С детства он видел, как живет его отец, подражал ему и, воспитанный им, твердо усвоил, что весь мир служит только его интересам.
Теперь Саркис оказался плечом к плечу, рука об руку с товарищами, которых не любил, с товарищами, отцы и матери которых были честными колхозниками и воспитали в своих детях любовь к труду — упорному и полезному для общества.
Понятно, как трудно было ему вступить в борьбу со злыми силами природы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, что ни одно существо добровольно не согласится стать пищей другого
Когда Ашот проснулся и открыл глаза — это было уже на пятое утро, — он увидел, что Асо разрезает на куски толах — одну из своих коротеньких, из грубой ткани обмоток.
«Что ты делаешь?» — взглядом спросил его Ашот. Асо, тоже молча, поднял правую руку и сделал ею несколько вращательных движений у себя над головой.
— Праща? — догадался Ашот. Асо кивнул.
Проснулся Гагик, протер глаза и вышел из пещеры.
— Поздравляю! — крикнул он с порога. — Снова на метр снега навалило!
Мальчики невольно вздрогнули, а Шушик всплеснула руками. Она давно уже не спала — разве в таком холоде можно уснуть?
— Это хорошо, я как раз такого снега и ожидал, — подчеркнуто беззаботным голосом сказал Ашот. — Раньше снег сверху подмерзал и куропатки убегали, а теперь не уйдут — провалятся.
— А как мы их ловить будем: за хвост или за голову? — ехидно спросил Гагик.
— И сколько килограммов будет весить каждая? — впервые вмешался в разговоры старших товарищей Асо.
— Ого, Асо! Невелика мышка, да зубок остер! И ты меня вышучиваешь? — удивился Ашот. — А ну, дай-ка погляжу, что ты там сделал. Ну, изрезал обмотки, а где же ты веревочку возьмешь для своей пращи?
— Мой чулок можно распустить, — утирая слезы, сказала Шушик.
— Я не позволю трогать твой чулок, хушкэ Шушик! Погляди-ка, сколько у меня веревочек! — И Асо показал на свои лапти.
А лапти у него были особенные. Они отличались от обычных тем, что верх их был прошит густой сеткой из толстых разноцветных ниток. Мальчик распустил часть этих ниток и скрутил из них шнурки для трех пращей.
— Умеешь метать? — спросил он Ашота, но, словно испугавшись, что вопрос прозвучал обидно, поторопился исправить свою ошибку: — Ну конечно же, умеешь!
— А ты?
— Я? Кое — как, — скромно ответил Асо.
— Ладно, если так. А пока давайте-ка умоемся снежком. Ох, да сколько же его выпало! Какой чудесный день для охоты! Сегодня мы ею и займемся. Пойдем-ка за куропатками. Шушик, ты раздуй огонь, а мы скоро вернемся.
Ребята взяли свои первобытные молоты и вслед за Ашотом направились к выходу, но на пороге пещеры остановились. Как ринуться в эту бездну снега? И зачем?
А снег все еще продолжал сыпать, мелкий — мелкий. День был мрачный. Реденький занавес тумана закрывал вершины гор, окружавших ущелье. Ни одной куропатки не было видно вокруг, ниоткуда не доносилось ее обычной песни.
— Ничего нет, куда ты нас ведешь? — сделав всего несколько шагов, недовольным голосом спросил Саркис.
Мало приятного было пробиваться сквозь глубокий и холодный снег.
С трудом скрывая свое раздражение, Ашот — не столько для Саркиса, сколько для Гагика и Асо — сказал:
— В такую погоду каменные куропатки прячутся в расщелины скал. Надо вспугнуть их. Когда взлетят и сядут на мягкий снег, тогда и будут наши.
— Наши? Ну, коли наши — пойди принеси! — проворчал Саркис и, свернув с дорожки, проложенной в снегу товарищами, углубился в кусты. Там можно было найти что-нибудь более доступное — шиповник, крушину.
— Не пойдешь с нами? — жестко спросил Ашот, и горячие глаза его гневно сверкнули.
— Захочу — пойду, не захочу — не пойду! — вызывающе ответил Саркис. — Что я, раб твой, что ли?
— Ладно, раскаешься… За мной, ребята!