Проходят по «Аллее дружбы» люди - свои, чужие - и видят, кто лучше, а кто хуже ухаживает за своими посадками. Сами деревья молча рассказывают об этом… А колхозники из Мейлу и Айгедзора с гордостью читают на дощечках имена своих ребят.
Пройдут годы, ребята станут взрослыми людьми, а сегодняшние саженцы - огромными деревьями. И усталый путник, отдыхая в тени и освежаясь чудесными плодами, пожелает:
«Пусть всегда останутся молодыми руки тех, кто посадил и вспоил эти деревья…»
Вот какое большое дело сделали пионеры из Мейлу и Айгедзора! Великую радость и удовлетворение доставил им этот труд. Только один Саркис не испытал этой радости, и все потому, что у этого мальчика был дурной характер и был он дурно воспитан.
Настало утро. Начинался четвертый день пребывания ребят в плену у Барсова ущелья.
Один за другим они выбрались из пещеры, но, не выдержав холода раннего утра, вернулись и раздули огонь в костре. Снова под сводами пещеры скопился и начал томить их дым.
Опять пришлось лечь плашмя на жесткие постели.
Как поздно заглядывает солнце в это ущелье! Весь мир, кажется, уже согрет его живительными лучами, а здесь - сплошной туман.
Но вот наконец с вершин, окружавших ущелье с востока, оно проникло сюда, и мелодичной хвалебной песней встретила его восход притаившаяся где - то в скалах горная курочка.
Эта песня взволновала Ашота, оживила в нем охотничий инстинкт.
- Не волнуйтесь, - обратился он к товарищам, - теперь мы или зайца, или каменную куропатку поймаем. День настоящий охотничий, снег глубокий.
- А для нас он не глубок? - простодушно спросила Шушик.
- Для нас, может быть, но не для тебя. Ты за огонь отвечаешь, поняла?
А мальчикам тоном опытного охотника Ашот пояснил:
- Когда снег глубокий, и куропатка и заяц вынуждены раскапывать его в поисках пищи. Нам надо проследить их и поймать именно тогда, когда они зарылись в снегу. Поняли?
- Больше половины, - засмеялся Гагик и повернулся к Шушик: - Вот тебе дубинка, оставайся у костра. Если придет медведь, попроси его подождать. Мы, как вернемся, не задержим его: быстро спустим с него шкуру. - Но, заметив осуждающий взгляд Ашота, Гагик замялся. - Прошу извинить, - сказал он. - Я, кажется, взял на себя твои обязанности.
- Да, и этого делать не следует, хотя, в общем, ты распорядился правильно. Ты, Шушик, останься и постарайся найти еще листьев для наших постелей. И травы нарви там, где снега мало.
- Почему именно травы? - возразила девочка. - Можно мягкую постель сделать и из моха. На этих деревьях его сколько угодно. Мы обдерем…
- Ладно, пошли. Привяжи Бойнаха: он будет лаять, спугнет дичь.
Вооружившись «орудиями каменного века», ребята двинулись в путь. Ашот надеялся, что зайцы могли прийти ночью к карагачу полакомиться его мягкой, вкусной корой. Ведь на снегу еще остались обрывки «лент». И верно - вот что значит быть охотником! - на противоположном склоне виднелись заячьи следы, ведущие к карагачу. Заяц, видимо, уже побывал здесь, погрыз кору, попрыгал, побегал вокруг да около, оставив столько путаных тропок, что неопытному человеку могло бы показаться, будто у карагача плясало целое заячье стадо.
Однако наметанный глаз Ашота сразу решил, что все эти следы принадлежат только одному животному. С трудом разобравшись в их лабиринте, он выбрал тот след, который выводил наружу. Уверенно пошел по нему Ашот к южному краю ущелья, дав знать товарищам, чтобы они тихо - тихо (он приложил палец к губам) следовали за ним.
Ашот был в таком лихорадочном состоянии и шел с таким таинственным видом, что Гагик с трудом сдерживал смех.
Чем ниже ребята спускались, тем шире становилось ущелье, и наконец в южной своей части оно переходило в плато.
Сюда и вел след зайца. Снег был так глубок, что ребята с трудом передвигались.
- Погодите! - остановился вдруг Гагик. - Надо прикинуть, сколько он весит.
- Кто? - Заяц.
- Да брось ты! - Ашот начинал сердиться.
- Но зачем нам, братец, зря мучиться? Прежде чем я не узнаю, сколько в нем килограммов, не стану бегать за ним с пустым брюхом.
Что было делать? Возмущаться? Смеяться? У всех животы с голоду подвело, головы кружатся, кричать хочется, такое берет отчаяние, а он острит.