Однако вскоре оно самым неожиданным и неприятным образом резко изменилось.
Ребята застали дверь в пещеру открытой.
— Что это? Кто мог сюда войти? — обеспокоился Ашот.
— И хорошо, что дверь открыли, — сказал Гагик, — проветрили, по крайней мере, помещение. А то у меня от этих волнующих винных паров голова кругом идет!
Но до шуток ли было сейчас? Ребята осторожно вошли в пещеру и остановились пораженные. Кувшин с вином был опрокинут, связки винограда исчезли, в пещере царил полнейший беспорядок. Какие-то невидимые существа поели все запасы…
Ребят словно молнией поразило. В одно мгновение рухнул рай, расписанный Гагиком, вдребезги разлетелись все надежды. Истощенные, оборванные дети оказались сейчас с глазу на глаз с суровой зимой, голодной, холодной.
— Барс? — шепотом спросил Гагик.
— Барс не выпьет вина, не съест винограда, — задумчиво произнес Ашот.
Окаменев, стояли они посреди своей опустевшей пещеры и горько думали: «Кто же, кто же это так жестоко враждует с ними?»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
На хребтах Малого Кавказа зима вступила в свои права. Там царили сейчас метели и бураны. Но на южных склонах гор, в ущельях и котловинах, выходящих в Араратскую долину, снег таял и мутными потоками сбегал в Араке.
Дикие козы и бараны спустились с холодных вершин в приветливые ложбины, поближе к деревням. Если бы охотник Арам в поисках любимого сына не уехал на Дальний Восток, он, как всегда, поднимался бы по утрам на плоскую крышу своего дома и смотрел с нее на диких коз, величественно стоящих на верхушке холма, у подножия которой лежит село.
Гонимые вьюгой, животные спустились с плоскогорий в долины и в поисках пищи вскапывают копытами колхозные озимые поля. Они собираются и на заброшенном кладбище, где вылизывают древние плиты, хотя пастух Авдал посыпает эти плиты солью вовсе не для них, а для овец.
Сошли вниз и пасутся на пестрых и просторных склонах холмов стада колхозной фермы.
Только ведь козам, шаловливым и неспокойным, всюду тесно. Они убегают из котловины повыше, забираются на скалы и порой встречаются здесь со своими дикими собратьями. А бывает и наоборот: дикие козы или горные бараны-муфлоны, чем-то напуганные, возбужденные, целой стаей врываются в колхозное стадо и, взбудоражив его, снова стремительно уносятся в скалы. С бешеным лаем бросаются за ними овчарки, но куда там — за муфлоном и арабский жеребец не угонится.
…Небо снова затянулось тучами, снова время от времени хлопьями падал снег.
Пастух Авдал сидел под утесом и, прислонясь спиной к его холодным камням, наигрывал на старенькой свирели свои любимые мелодии.
«Ло, ло, ло, ло!» — пела его свирель, и послушное ей стадо то направлялось на богатые травами луга, то шло на водопой. А когда надо было, Авдал той же дудочкой усмирял своих коз: ведь бывает, что в головах у них начинает шуметь дикий ветер.
Как и все пастухи-езиды[41] нашей страны, Авдал родился в шатре на горном пастбище, вырос среди овец. Они понимали и любили его, покорно выполняли все его приказания.
Посмотришь на Авдала, когда он стоит на выступе скалы, высокий, в широченной бурке, и кажется, что в этих краях он властелин всех стад. Черные глаза, густые черные усы, обожженное солнцем бронзовое лицо — настоящий бедуин!
Наружностью Асо в отца, но своим мягким характером больше походит на мать, скромную и трудолюбивую женщину, которую до революции Авдал за двадцать баранов и три русских золотых купил у курдов, живущих у подножия горы Алагез.
Сидит под утесом пастух Авдал и дует в свою дудочку, изливая всю скорбь своего сердца, тоску по пропавшему сыну. И хочется ему, чтобы и горы вокруг, и небо, и скалы переживали его горе, вместе с ним проливали слезы.
Эй, вах, где же ты, львенок мой?
Сдвинув на ухо черную каракулевую папаху, Авдал подпирает рукой висок, закрывает глаза и, покачивая головой, на мотив жалостливой курдской песни поет хвалу своему пропавшему мальчику:
41
Езиды — религиозная секта народности, родственной курдам. Езиды поклоняются и огню и солнцу.