— Эй, ромалы! — крикнул внезапно цыганский барон, нарушив это необыкновенное молчание. — Эх, песню весёлую пой!
И в мгновение ока всё изменилось, тишина исчезла, точно её и никогда не было, свет будто бы стал ярче, и цыгане снова запели, но на этот раз радостью и праздником были наполнены их голоса. Песня началась медленно, но становилась всё быстрее и быстрее, всё веселей звенела гитара, всё восторженней звучали скрипки, слышались звоны бубна и монист румяных смуглых цыганок. «Ай на нара най на на на, на нара най на, нара на най на на най най най», — пели цыгане, всё громче и всё веселее. На середину комнаты вышли несколько молодых высоких цыган в красных расшитых рубашках, чёрных шароварах и блестящих сапогах. Песня звучала всё быстрее и громче, и цыгане пустились в пляс. Каждый старался превзойти мастерством и удалью другого, выписывая ногами такие сложные фигуры, что голова шла кругом. С каждым спетым словом пляшущих становилось всё больше и больше, всё быстрее и быстрее делался ритм, всё кружилось и закручивалось ураганом, и там и тут поблёскивали широко раскрытые глаза цыган, в которых отражалось пламя свечей и масляных ламп. Они кружились и кружились, похожие на языки огня, от них так и веяло жаром и молодой силой. Они казались невообразимой живой массой, в которой была заключена невероятная энергия.
— Сейчас и мы попробуем, — сказал дед Василь Александру, и не успел тот обернуться, как он исчез, и в следующую минуту поручик увидел его уже в середине круга.
Глядя на молодёжь, и почтенные старые цыгане пустились в пляс. Несколько стариков встали в круг и начали свой танец, бодро похлопывая себя по коленям, приседая и энергично размахивая руками. И вокруг них крутились молодые цыгане, и цыганки всё пели, и скрипки всё играли. А цыганский барон Тагар всё улыбался, глядя на пляшущих стариков.
— Гляди, какой мой отец счастливый! — произнес женский голос прямо над ухом Александра Ивановича.
Он обернулся и увидел у себя за спиной красавицу Кхацу. Она была в яркой алой юбке и нарядной рубашке, расшитой позолоченными бляхами, на плечах её лежал чёрный платок, с вытканными на нём огненными цветами.
— Это всё ты дал ему столько радости! — произнесла она и тут же исчезла за спинами других цыган.
— Эй, сейчас и ещё танцы пойдут! — сказал ему внезапно появившийся дед Василь, вот увидишь, как Тагарова дочка танцует, совсем дар речи потеряешь!
— Смотрите, барин, да не засматривайтесь! — раздался рядом с ним другой голос.
И Александр Иванович смог лишь увидеть мелькнувшее в паре шагов от него лицо молодого черноусого цыгана.
— Кто это? — удивлённо спросил поручик своего пожилого соседа.
— Это? — переспросил дед Василь. — Это Гожо, он дочь Тагара любит. Только вот она ему не пара, она гордая, скала! А он море, бурлит постоянно, грозит, что убьёт за неё, всех пытается от неё отвадить! Только не станет она его, уж очень сама упряма и своенравна, так что, сколько волне о скалу не биться, та не уступит…
Старый цыган говорил что-то ещё, но звон бубнов, надрывный гул гитары и скрипок, а главное, песня заглушали его слова. Но тут барон снова встал и сделал знак рукой. Всё притихло, и он произнёс:
— Кхаца!
Плавно и грациозно, словно не касаясь земли, девушка вышла на середину круга, образованного цыганами. На лице Тагара отразилось огромное чувство гордости, которое только может испытывать любящий отец за своего ребёнка.
— Только берегись, чтобы ни одна женщина не тронула тебя своей юбкой, — прошептал Александру дед Василь, поглаживая усы. — Если тронет юбкой, то скверна на тебя перейдёт.
Поручик удивлённо посмотрел на старого цыгана, но лишь согласно кивнул головой, принимая его слова и соглашаясь с цыганским поверьем.
А цыгане снова запели. Они затянули старинную песню «Ты, ветер», и её слова полились весело и звонко, и как прежде медленно и плавно звучало пение, и опять становилось всё быстрее и всё больше голосов подхватывали песню. Звенели мониста и бубны, радостно играли гитара и скрипки, и среди этого невероятного сочетания звуков, среди десятков восторженных глаз и улыбавшихся лиц в центре круга меж своих соплеменников танцевала красавица Кхаца. Десятки ярких юбок и платков окружили её, и она сама, подобная поначалу робкому цветку, распускавшему свои лепестки навстречу солнцу, двигалась в танце, описывая руками в воздухе причудливые кружевные узоры. И всё звонче играли бубны и гитара, всё веселее восклицали скрипки, всё задорнее и громче пели цыгане, и красавица Кхаца превращалась на глазах в неукротимый огненный фонтан. Шаль в её руках взлетала среди ярких платков подобно морской волне, каблучки стучали об пол всё сильнее и чётче, распущенные волосы с яркими лентами метались по плечам, а сами плечи и грудь дрожали, заставляя бесчисленные чешуйки нашитых монист неистово звенеть. Всё громче и громче играла музыка, всё отчаянней делалось пение, всё бешеней становился танец молодой цыганки. И очи, которые она стыдливо опускала вначале, теперь жгли всех ярым своим пламенем, и больше всех этого огня доставалось Александру, сидевшему за столом подле цыганского барона. Но что там было этой дикой и гордой девице до своего родного отца и всех баронов мира! Она видела только его, она танцевала только для него, от неё так и дышало жаром, как от тысячи печей, и этот адский огонь мог спалить всё вокруг. Она смотрела теперь только на молодого поручика, и её танец набирался страсти, и очи метали грозные молнии, словно сам демон огня и грома в этот вечер вселился в неё! И всё неистовей звучала музыка, всё бешеней кружились молодые цыганки вокруг Кхацы, и казалось, что свет сошёлся с тьмой, земля разверзлась, и лава с оглушительным рёвом хлещет из преисподней, заливая всё вокруг. Не было уже ни прошлого, ни будущего, ни ясного неба, ни задумчивых лесов, ни зла, ни истины, всё поглотил этот танец молодой цыганки, всё втянул в себя, как водоворот чудовищной силы, и нет ничего, кроме этого мига, только в нём одном и есть первородная страсть, сотворившая весь мир.