Тем же временем в замке Уилсон Холла все поднялись, однако утро не принесло бодрости его обитателям. Даже большие окна роскошной столовой залы не могли в тот день дать достаточно света, и пришлось зажечь свечи. К завтраку вышли все, кроме Антона Сергеевича. Он, не спавший всю ночь, по-прежнему сидел у окна, молчаливый и угрюмый, отказываясь выходить куда-либо. Его лицо исказилось до неузнаваемости, став мертвенно серым, жизнь словно наполовину покинула это дряхлое тело, и остекленевшие глаза уставились на одну точку в пепельном окне.
А гости замка сидели за длинным общим столом, иногда переговариваясь о событиях минувшей ночи. Последней к завтраку спустилась Клара Генриховна, чьё появление окончательно привело всех в уныние, прекратив все разговоры. Наталья Всеволодовна была бледнее, чем обычно, и вид её исполнился глубокой печали. Служанке Фриде было приказано усадить девушку подле хозяйки, Александра Ивановича старая леди приказала посадить на другом конце стола, так чтобы молодые люди даже не могли друг друга увидеть. Это обстоятельство ещё сильнее опечалило этих двоих, и их уныние волей неволей передалось всем остальным. Лишь Карл Феликсович стойко противостоял окутавшему всех дурному расположению духа, ибо перед его глазами была его муза, та, которой покорилось его чёрствое сердце. Теперь необходимо было лишь избавиться от самого главного соперника, и заветный плод мог принадлежать ему. Вот только, каким образом возможно было это сделать, не давало черноусому франту покоя, ведь даже подкупленный им Гожо не смог убить проклятого поручика. Да и вообще, это обстоятельство заставляло Карла Феликсовича нервничать, ведь хитрый цыган мог и проболтаться. Тем не менее, перед ним сейчас была его богиня, и этим счастливым случаем он был вполне доволен.
Генерал Серженич, покончив со своим завтраком, хмуро смотрел по сторонам, напряжённо что-то обдумывая. Когда подали чай с бисквитами, он решительно отодвинул от себя чашку и, откашлявшись, заговорил:
— Дамы и господа, я смею просить у вас прощения за вчерашний инцидент с моим кузеном. Знайте, мне искренне жаль, что я невольно стал причиной тому, что ваше пребывание здесь было омрачено подобным происшествием.
Доктор, сидевший за столом, вытер рот салфеткой и глубокомысленно произнёс:
— Не стоит винить себя, ваше превосходительство. Это может случиться с кем угодно в его возрасте.
После этих слов воцарилось недолгое молчание.
— Нет, я всё же скажу, — продолжал генерал.
— Не стоит, муж мой. Степан Богданович, — кротко проговорила Евгения Петровна, кладя свою руку на локоть мужа, — не стоит в самом деле брать на себя вину за нашего…
— Нет, я должен сказать! И говорить я хотел не только о нашем бедном Антоне Сергеевиче, — твёрдо возразил он. — Клара Генриховна, сколь дерзким не сочли бы вы моё поведение, прошу вас, сударыня, соблаговолите выслушать мою просьбу.
Хозяйка Уилсон Холла с покровительственным видом кивнула головой. Генерал продолжал.
— Я прошу вас, милостивая государыня, хорошенько подумать о судьбе несчастной сиротки — вашей воспитанницы, мадмуазель Натальи. Я не встречал нигде более прекрасного и одинокого существа. Прошу вас, не отдавайте её замуж ни за моего кузена, которому этот брак принесёт лишь разочарование в себе и окончательную потерю разума, ни за какого иного немолодого, пусть и состоятельного господина. Я знаю, вы мудрая леди и желаете добра своим воспитанникам, но поверьте моему старому сердцу, оно чувствует, что истинным женихом этой девушке может стать лишь такой же молодой и прекрасный юноша. Этим женихом я вижу только присутствующего здесь Александр Ивановича, и кроме него нет никого более достойного.
При этих словах Наталья и Александр оба вспыхнули и покраснели, опустив смущённые взгляды. Карл Феликсович чуть было не затрясся от гнева и злобы, охвативших его, он плотно сжал зубы, удерживая бешеную ярость. Воцарилось молчание. Все смотрели то на старого генерала, то на госпожу Уилсон. Хозяйка словно и не слышала этих слов. Она сидела во главе стола всё с тем же спокойным и величественным видом, и маска покровительственного высокомерия не сходила с её лица.
— Я прошу у вас этого обещания, как знака милости и доброго расположения ко мне и моему кузену, — проговорил генерал, нарушая всеобщее молчание.