— Карл, — позвала его Клара Генриховна, — соблаговолите остаться с нами и объяснить, что же произошло сегодня? Отчего вы начали обвинять Александра Ивановича в том, что он шпионит за нами?
— Я счёл своим долгом, милостивейшая моя тётушка, разоблачить этого лицемера перед всеми достойными господами, с кем он до сей поры делил кров и стол, — сдержанно произнёс Карл Феликсович, повернув к госпоже Уилсон свои холодные глаза.
— Отчего вы не сообщили мне первой, как вашей тётушке и хозяйке об этом подозрении? — продолжала Клара Генриховна.
— Время было слишком ценно, я боялся, что господин поручик сумеет придумать себе оправдание и замести следы…
— Тем не менее, улик у вас нет никаких, — произнесла госпожа Уилсон, — надеюсь, вы понимаете, что теперь вынуждены просить прощения у оскорблённого вами офицера или искать другие улики. Поверьте, я не потерплю скандалов и пустых обвинений в своём доме.
Карл Феликсович вспыхнул, сама мысль о том, чтобы просить прощения у ненавистного ему Александра Ивановича причиняла ему невыносимую боль. Поиск же улик казался теперь пустой тратой времени: даже если Александр и был шпионом, в чём тот теперь сомневался, то ничего более существенного, чем медная монета отыскать бы уже не удалось. Тем не менее, он собрал всё своё самообладание и заговорил с внезапно прилившим вдохновением:
— Дорогая тётушка, я как раз шёл, чтобы просить прощения у дражайшего родственника за ту клевету, которую я, хоть и помимо моей воли, навлёк на него. Смею уверить всех здесь присутствующих, причиной минувшей вспышки было моё крайнее утомление поисками истинного злоумышленника, беспокоящего обитателей замка…
— Боюсь, кроме вас, он никого не беспокоил, — с насмешкой произнесла госпожа Симпли.
— Сударыня, — заговорил доктор, опережая резкий ответ Карла Феликсовича и удерживая его тем самым от необдуманного шага, — я вполне уверен, что пребывание в непривычной обстановке, а так же душевные волнения, вызванные смертью близкого родственника, а так же затягивающееся оглашения завещания, словом, всё это могло спровоцировать нервное расстройство Карла Феликсовича.
— Вы правы, — отозвалась Клара Генриховна, которой было выгодно списать столь некрасивый инцидент на больное воображение племянника. — Карл и в самом деле, вы выглядите нездоровым. Ваша бледность и измождённость бросаются даже мне в глаза. Вам необходим отдых, дитя моё.
Холодный тон этих слов, требовавших материнской ласки, ничуть не огорчил молодого человека, а скорее предал ему уверенности в себе и рассудительности.
— Пожалуй, вы правы, любезная тётушка, — проговорил он, — я чувствую необыкновенную слабость, время от времени нарушаемую приливами возбуждения. Боюсь, именно из-за них я несколько не в состоянии контролировать себя. Уверен, мне было бы лучше отправиться к себе и забыться тревожным сном, ибо другой ко мне давно уже не приходит.
— Ступайте, дитя моё, — холодно произнесла Клара Генриховна, догадываясь о лисьем притворстве Карла Феликсовича, которое, впрочем, было для неё в тот момент очень кстати.
— Я пришлю вам успокоительную микстуру, — проговорил доктор, — принимайте её перед сном. Слуга передаст вам и флакон, и подробное описание.
Поблагодарив доктора и раскланявшись с хозяйкой Уилсон Холла и её гостями, Карл Феликсович покинул гостиную и в самом деле отправился к себе, решив как можно тщательней обдумать то, как извлечь выгоду из своего положения и выставить своего противника в наихудшем свете. Мысли и идеи одна за другой приходили в его голову, формируя коварный план мщения. Отвергнутая любовь, хотя это страстное желание обладать чужой жизнью и не было любовью в истинном смысле, перешла в озлобление и жажду мести. «Они говорили о примирении, — думал Карл Феликсович, — отлично! Я примирюсь с господином поручиком, но только сделаю это по-своему! Никогда больше он не посмеет выставить меня всеобщим посмешищем, никогда больше он не сможет претендовать на любовь этой злобной фурии, упивающейся моим унижением!»
Проживший всю жизнь среди предательства, коварных сплетен и скандалов, молодой франт был убеждён в том, что Натали не преминет воспользоваться произошедшей сценой, чтобы лишить его и доли наследства и оправдаться перед тётушкой, очернив его. Он уже видел, как юная девушка нашёптывает Кларе Генриховне самые отвратительные подробности относительно его особы. Ему невозможно было себе представить, что Наталья Всеволодовна изо всех сил желала забыть омерзительную сцену объяснения, внушившую ей страх и наполнившую душу презрением к этому низкому человеку. Она была не такой, кто из мести или даже в порыве отчаянья способен нанести удар ближнему, пусть и последнему подлецу, каким проявил себя Карл Феликсович. Её сердце никогда не ожесточалось, а разум и душа были настолько непорочны и наивны, что ей в голову не приходило защитить себя от возможных посягательств простой просьбой о заступничестве Клары Генриховны. Она и помыслить не могла, на что способен отвергнутый ею гордец, и даже угрожай ей опасность, она бы не посмела заговорить об их встрече из страха быть непонятой. Такая наивная стыдливость присуща всем одиноким натурам, к которым и принадлежала эта несчастная девушка. Единственным человеком, которому она доверяла и у которого могла просить помощи, был Александр Иванович, но и ему она не стала бы рассказывать об этом, опасаясь, как бы он не совершил компрометирующего его поступка, способного послужить причиной их разлуки.