Читать сердца других людей, раскрывая их душу, как книгу, скользя взглядом по самым сокровенным страницам, есть великий дар, желанный миллионам. Так сложно порой отличить человека чести от обманщика, так тяжело разгадать заговор и предвидеть подлость, и так больно потом осознать, что был в шаге от истинных намерений человека, которому доверял. И только самые чистые и искренние люди способны не мстить, не защищаться, нанося первый удар, а верить и прощать. Именно в таких людях живёт истинная любовь.
Глава XIV
В вечерних сумерках, словно гаснущая во тьме свеча, растворялась долина Уилсон Холла, обрамлённая чёрной рамкой леса, сбросившего золото своего наряда и погрузившегося в благородный траур последних дней холодного октября. Несколько ярко освящённых окон замка горели в воцаряющемся мраке подобно хищным глазам притаившегося на вершине горы дракона, и припозднившиеся крестьяне, добросовестно окончив свой тяжёлый труд в господском парке, суеверно крестясь, спешили домой. С недавних пор по округе поползли недобрые слухи, какое-то предчувствие охватило людей, и все с ужасом ждали приближения зимы, ощущая в её мертвенном холодном дыхании надвигающееся зло. И в самом замке, казалось, беспечные наследники, стали угрюмы и задумчивы, хотя причины для такого расположения духа были не только мистические: желанное оглашение завещания всё оттягивалось и оттягивалось, в то время как основные дела господ требовали скорейшего вмешательства. Да и странные происшествия, которым упорно не хотели придавать значения гости Уилсон Холла, тем не менее, вызывали в глубинах их душ панический ужас. Не прошло и дня со времени отъезда генерала Серженича с его супругой, как господа наследники начали впадать в какое-то оцепенение, похожее на липкую вялость, которую они, однако, склонны были приписывать погоде и отсутствию какого бы то ни было дела. Таким образом, не в силах решиться на отъезд и не имея желания оставаться, они влачили весьма жалкое существование, предаваясь меланхолии и апатии.
В одной из малых гостиных собрались несколько человек, среди которых были супруги Симпли, брат и сестра Черводольские, а так же Павел Егорович, сновавший из угла в угол, не находя себе места от раздумий о двух неразгаданных смертях и одном помешательстве. Господин Симпли, сидя с безучастным видом в большом старинном кресле, обитом золочёным бархатом, держал в руке полупустой бокал вина. За минувшие полчаса он уже успел осушить бутылку Бургундского, и теперь принялся за вторую. Его супруга старалась этого не замечать, нарочито приветливо разговаривая с Анной Юрьевной, при этом проявляя столько чопорности и жеманства, что молодая девушка еле сдерживалась от смеха, глядя на то, как её родственница силилась изобразить важную особу. Но, наконец, тяжёлый вздох господина Симпли вывел Елизавету Прохоровну из себя, и та, встав и выпрямившись во весь рост рядом с креслом супруга, произнесла строгим голосом, продолжая играть всё ту же высокородную леди:
— По-моему, вам, дорогой супруг, на сегодня достаточно.
Господин Симпли не обратил на эти её слова никакого внимания, лишь очередной тяжёлый вздох вырвался из его могучей груди. Этот незадачливый коммерсант когда-то был хорошо сложен, да и сейчас ещё атлетическая его фигура не утратила прежней мощи, поэтому супруга Семёна Платоновича порой побаивалась мужа, когда он бывал под действием винного дурмана. Тем не менее, повторив своё внушение, госпожа Симпли вырвала из рук мужа бокал и отставила его на дальний столик. Ничего не говоря, господин Симпли потянулся за другим бокалом, но супруга, предугадав его мысли, быстро отодвинула от него бокал. За этим последовал третий глубокий вздох, выражавший и неудовольствие её поступком, и робкую покорность, и безмерную тоску, которую свойственно испытывать людям в минуты опьянения. Этот третий вздох окончательно рассердил Елизавету Прохоровну. И она, повернув своё суровое, мужеподобное лицо к супругу, проговорила: