— Что ж, тогда позвольте только осведомиться у господина поручика, как он смог оказаться здесь? — настороженно поинтересовался Штоксен.
Все глаза устремились на Александра.
— Разбойники, — проговорил он, впервые сочиняя такую длинную и правдоподобную ложь, — приняли нашу карету за почтовую. Меня, потерявшего сознание, они принесли в дом на окраине соседнего селения, рассчитывая получить за меня выкуп. Ровно с той же целью они и похитили Наталью Всеволодовну, когда она ненадолго вышла в парк. К утру нам удалось бежать…
— А, я знал, что вы человек чести! — воскликнул Штоксен, не дослушав его. — Видите ли, мои люди осмотрели постоялый двор неподалёку, и смею заверить, что сомневаться в вас — то же, что не верить в загробную жизнь! Действительно, когда я пришёл в себя, я нашёл следы разбойников, более того, я уверен, что это цыгане, стоявшие табором неподалёку отсюда. За ними уже направлен отряд. Скоро, будьте уверены, их найдут, и справедливое наказание падёт на их головы!
— Не сомневаюсь, господин капитан! — улыбнувшись, ответил Михаил Эдуардович.
Счастливые улыбки отразились на лицах молодых людей. Самые страшные приключения окончились для них почти без последствий.
— Прошу внимания! — произнёс господин Уилсон, обходя гостиную под руку с Натальей Всеволодовной, не желавшей расставаться с вновь обретённым опекуном. — Я имел возможность долгими днями смотреть на вас и слушать ваши речи. Теперь пришла пора вам посмотреть на меня и послушать, что я вам скажу.
Он подошёл к креслу, в котором, опустив седую голову на руку, сидела Клара Генриховна. Она не поднимала головы, погружённая в свои мысли, стараясь ничего не замечать.
— Сударыня, вы по-прежнему не рады меня видеть? — улыбнувшись, произнёс господин Уилсон.
— Ах, оставьте эти глупости! — раздражённо ответила она. — Я потеряла столько времени и сил по вашей прихоти, и вы желаете видеть меня в добром расположении духа? Я бы давно покинула сцену дешёвого театра, в который вы превратили здесь всё, чтобы посмеяться над нами, но даже уйти мне некуда, ведь это, сударь, ваш дом! Что ж, можете расточать и дальше язвительные колкости! Вы нисколько не изменились!
— А вы, моя милая супруга, стали ещё более скупы на человеческие чувства, хотя, не думал, что такое возможно…
— Увольте меня от ваших пошлых слов, — холодно заметила она.
— Думаю, вы и так знаете всё, что я мог бы вам сказать, — мягко заметил он, затем обернулся к остальным. — Вам же, милостивые государи, я желаю высказать всё, прямо и без утайки!
Все взгляды были устремлены на него.
— Пожилой джентльмен, вроде меня, к тому же обладающий неким состоянием, думаю, вправе знать истинное отношение своих родных к нему, как к человеку. Не скрою, я был несколько обескуражен вашим чувством ко мне, которое сравнимо с алчным восхищением уличного воришки из трущоб чудом попавшего в государственную резиденцию в ночной час. У меня было много причин инсценировать свою смерть, но обо всех я распространяться не буду. Достаточно сказать, что после этого начинаешь на жизнь смотреть иначе. И вы не представляете, на какое количество чудовищных сцен я насмотрелся! Я и вообразить не мог, что будет происходить в моём собственном доме! Начнём с вас, моя дорогая племянница, Елизавета Прохоровна.
Он внимательно посмотрел на госпожу Симпли, густо покрасневшую под этим мягким, но проницательным взглядом.
— Вы, сударыня, являетесь подлинным образцом мелкого деспота, страшащегося любого, кто хоть каплю сильнее вас, и если уж кого не можете запугать, как вашего достойного супруга, то стараетесь бесстыдно купить лестью. Да и вы, Семён Платонович, — обратился Михаил Эдуардович к господину Симпли, уставившемуся на него бессмысленным бычьим взглядом, — вы мягкотелый мужчина обрюзгшей души, загнавший все свои подлинные чувства так глубоко внутрь себя, что вырывается оттуда лишь ваша природная леность, заставляющая соглашаться с любым абсурдом, что доносится до ваших ушей. Вы вместе идеальная пара моральных калек, породивших нелепую бесплодную семью, но поверьте, порознь вы ещё ужаснее, чем вместе, ваши недостатки прикрывают изъяны друг друга. Уж, не обижайтесь на старика, хотя это совершенно не в вашей привычке — жить без обид, но я не желаю иметь с вами хоть что-то общее. Тем не менее, из сострадания, я готов выдать вам двоим сумму в восемь тысяч фунтов. Но с условием, что больше вы не потребуете ни гроша и не станете претендовать на остальное наследство. Итак, ваш выбор?