Краска заняла лицо Александра. Он не знал, что и думать! Разлука с Натальей казалась ему немыслима, однако и перечить хозяйке дома он не мог. Слова слуги были для него невообразимо мучительны. Он буквально разрывался на части, однако надо было что-то отвечать смущённому Борису, и, собрав всю волю в кулак, Александр произнёс:
— Натали замечательный собеседник, и в наших разговорах нет ничего предосудительного. Ты можешь убедиться в этом. Прошу, не стоит лишать несчастного офицера общения с единственной приятной особой в этом замке. К тому же мы росли вместе, и она мне как сестра.
— Ваша правда, господин, но приказ есть приказ, — жалобно проговорил Борис.
Александру Ивановичу невыносимо было говорить неправду, но он не мог допустить разлуки с любимой.
— Ты можешь и не говорить госпоже Уилсон о том, что мы виделись, — произнёс Александр Иванович.
— Не могу, ваша милость, хозяйка велела всюду следовать за вами, — гундосил Борис, виновато глядя в пол.
И сколько поручик не уговаривал слугу оставить его и Наталью Всеволодовну в покое, преданный Борис свято чтил приказание хозяйки, так что Александру Ивановичу пришлось смириться с тем, что отныне его как тень будет преследовать соглядатай и страж, не ведающий, какое он приносит этим молодому человеку страдание. Однако поручик был готов при первой же возможности избавиться от него, пусть даже и пришлось бы связать несчастного Бориса и запереть в отдалённых покоях.
К завтраку они спустились вдвоём. Александр, учтиво поприветствовав собравшихся дам и господ, занял своё место за столом, а Борис остался стоять у двери. Через несколько минут в столовую залу вошла и Наталья Всеволодовна, сопровождаемая Фридой. Натали была бледнее, чем обычно, и черты лица её выражали глубокую печаль. Она украдкой взглянула на Александра, но этот взгляд тут же перехватили стальные глаза Клары Генриховны, и девушка сразу потупилась. Больше она не поднимала головы, боясь столкнуться с чьим-то взглядом, ибо чувствовала, что все в этой комнате сморят на неё, кто со злорадной улыбкой, кто с жалостью и состраданием. Она боялась расплакаться, боялась лишиться чувств, всё казалось таким чужим и холодным, всё способно было ранить, причинив душевную боль. Если бы она могла, она бы бросилась бежать, но сил на это у неё не было.
Тем временем слуги подали завтрак, и господа принялись за еду, сосредоточившись каждый на своих мыслях. Солнечный свет больше никого не радовал и не удивлял, его перестали замечать, словно он исчез сам по себе с появлением Клары Генриховны. Всё проходило чинно и спокойно. Подали чай. Большие часы пробили половину одиннадцатого. После чая все переместились в гостиную, куда Альфред принёс письма, присланные обитателям замка. Самая большая стопка корреспонденции пришла для госпожи Уилсон. Писали ей в основном пожилые дамы и влиятельные сановники, входившие в число посетителей светского салона Клары Генриховны. Альфред стоял подле кресла хозяйки и зачитывал невообразимо долгие и скучные письма, отправители которых рассказывали в весьма витиеватых и старомодных выражениях о своём здоровье, о родне, городских сплетнях, театрах, приёмах, а главное — погоде. Генерал с супругой мирно дремали под звук его голоса на софе, Госпожа Симпли, не обращая внимания на остальных, писала ответ кому-то из кредиторов, её же супруг, а так же Павел Егорович, Алексей Николаевич и Карл Феликсович, покончив со своими письмами, засели играть в преферанс.
— Только погляди на это, — шепнула Анна Юрьевна брату, отводя его в сторону.
Она указала в ту часть залы, где сидела Наталья Всеволодовна. Вокруг неё увивался Антон Сергеевич Миндальский, он то и дело говорил ей что-то на ухо, слащаво улыбался сморщенным ртом, всячески стараясь произвести на неё впечатления галантного ухажёра. Бедная девушка же словно окаменела, казалась, она была и не жива и не мертва, только сидела на своём месте, опустив очи долу, будто не хотела ничего видеть или слышать.
— Да, уж, сестрица, надо что-то делать, — отвечал Виктор Юрьевич, глядя на молодого поручика, сидевшего напротив Натальи.
По лицу Александра Ивановича было видно, что его раздирают отчаянье и гнев. Он всячески крепился, повинуясь чувству долга, но его честное лицо исполнилось живейшей ненависти к Миндальскому. Ему казалось, что именно старый мерзавец сейчас самый опасный и коварный враг, угрожающий как его счастью, так и счастью бедной Натальи Всеволодовны. Поручик изо всех сил старался не подавать виду, будто его как-то задевают ужимки Миндальского, но огненный взгляд выдавал его. Ах, если бы он знал, как вид его предаёт все его мысли без труда читающему их истинному врагу! И пока Антон Сергеевич распалялся в своих гнусных признаниях, молодой офицер всё с большим трудом сдерживал себя.