Завсегдатаи поспешили к столу, оставив беспомощного Лащера, за которым почему-то не пришли его слуги. Тогда Гривол, хотя и сам был стариком, кинулся к приятелю на помощь. Вместе они кое-как доковыляли до столового покоя.
Здесь уже лакеи подхватили Лащера и усадили его на свободный стул. Рядом опустился и Гривол. Стол и в самом деле ломился от яств. Окорока, жареные поросята, разнообразная птица от вальдшнепов и куропаток до гусей и индюшек, красная и белая рыба, пироги с мясными, рыбными, ягодными начинками, красная и черная икра, зелень и фрукты. Французские, австрийские вина, немецкое пиво и прочие напитки. Прислуживающие за столом лакеи наполнили хрустальные бокалы вином, а тарелки – жареными рябчиками и ломтями свинины, тушками заливной рыбы и кусками пирогов. Старейшина Керб постучал ножом по краю фарфоровой тарелки, призывая сотоварищей к вниманию.
– Мои любезные друзья! – начал он, едва стих общий гомон. – Понимаю ваше нетерпение. Все мы трудимся день за днем не покладая рук, отказывая себе даже в тех немногих радостях, которые нам остались. Возможно, найдутся такие, кто спросит: а зачем нам все это нужно? Для чего мы портим глаза, вдыхаем яды, опаляем наши лица жаром кузнечных горнов, ходим в рубище и сидим на воде и хлебе? Я отвечу этим нытикам и маловерам, ежели таковые среди присутствующих имеются. Мы не просто удовлетворяем прихоти наших прелестниц, мы умножаем красоту и общественное богатство. Одни из нас создают изысканные оправы, другие гранят для этих оправ драгоценные и полудрагоценные камни, третьи превращают ртуть и свинец в чистое золото. И то, и другое, и третье требует великой усидчивости, глубокого знания, высокого мастерства. Заточив самих себя в темных, сырых подвалах, мы не унизились, а возвысились над тем праздным, погруженным в пустое времяпрепровождение филистерским миром, который столь падок до безделушек, с таким искусством создаваемых нами. Так выпьем же, братья, за наше высокое мастерство!
Старые цверги зазвенели сдвинутыми бокалами. Гривол поддержал тост старейшины, хотя речь последнего показалась ему малоубедительной. Влачить жалкое, полунищенское существование ради удовлетворения прихотей каких-то красавиц, полагая при этом, что умножаешь красоту и общественное богатство, это весьма унизительно. Было ли это мнение самого цверга Гривола, или сознание художника Иволгина уже брало верх, но весь этот роскошный ужин несчастных стариков, которые света белого не видели, чтобы другие в ярко освещенных залах могли красоваться в драгоценностях, ими созданных, показался ему жалкой подачкой тем, кто заслуживает большего. Гарику, который взирал на происходящее глазами Гривола, захотелось подняться и сказать об этом во всеуслышание, но стол, разоряемый накинувшимися на угощение стариками, вдруг поплыл куда-то, и художник проснулся.
Дрова трещали в камине. Отблески огня играли на хрустальных гранях бокалов, и казалось, что вместо вина они наполнены жидким огнем. После сытного ужина неумолимо должно было клонить в сон, но гостеприимный хозяин разливался соловьем, и невежливо было бы заснуть недослушав. Чтобы взбодриться, Ася то и дело прикладывалась к бокалу. Вино было легким, будоражило кровь и почти не пьянило. Нет-нет, заснуть нельзя было ни в коем случае! Ведь Брюс рассказывал о вещах увлекательных, о каких нельзя ни прочитать в книгах, ни услышать от людей бывалых. И страшно было его слушать, и занятно, ибо кто из смертных не пытался проникнуть по ту сторону Божьего мира, пусть даже эта сторона темная? А о какой еще стороне рассуждать чародею, который в своем искусстве обратился именно к тьме? Поэтому, внутренне трепеща, Анна Болотная внимала своему собеседнику. – Это пламя в камине поневоле наводит на размышления о пекле и о том, как оно было устроено в день гнева Господня. И хотя, дорогая гостья, услышанное может противоречить представлениям, почерпнутым из книг или бесед с иными сведущими людьми, но все же отнеситесь к моим словам серьезно. Пастыри учат, что рано или поздно даже самые тяжкие грешники сумеют снискать милость Божию. Увы, я должен возразить на это. Несчастные, что обретаются в пекле, были отринуты Господом и потому обречены навеки там пребывать. Гнев Господний и немилости Его не оставляют им никакой надежды. Представьте на мгновение, что у погруженных в эти воистину адовы муки осталась хотя бы толика упования на спасение. Раскаивались бы они тогда в своих прегрешениях в полной мере? Нет, они бы лишь терпеливо ждали, когда в их узилище упадет луч света, по которому они смогут подняться в райские кущи. Увы, грешники могут рассчитывать на это столь же мало, сколь и истязающие их бесы. Представьте себе каменные теснины, трещины в земном чреве, где пылает вечный огонь, гул которого заглушает любые мольбы, вопли и воздыхания, и потому никогда и никем они не будут услышаны. Будь ты простолюдин, купец, дворянин, князь или даже сам государь император, тебе нет здесь никаких привилегий. Можно сколь угодно сокрушаться: ах, если бы я вел себя по-другому, не тиранствовал бы по пустякам, не придирался к мелким проступкам ближнего, не потакал своим сиюминутным прихотям, тогда бы я не оказался здесь! Никого не выручат из пекла запоздалые угрызения внезапно пробудившийся совести, как не спасает приговоренного к лютой казни раскаяние, посетившее его на эшафоте. Сколько угодно может богач, приговоренный к вечным мукам, каяться в своем корыстолюбии, щеголь – в том, что гонялся за каждой парижской тряпкой, прелюбодей и развратник проклинать блуд, коему предавались при жизни, никому из них не будет прощения. Равно как и пьяницам, чревоугодникам, игрокам, богохульникам, клятвопреступникам, ворам, грабителям, убийцам и сонму иных грешников. Всякий, кто в мире сем поступал против совести, предавался излишествам, сладострастию и жадности, богохульствовал, нарушал присягу, крал, грабил и убивал, оказываясь в пекле, должен понимать, что превысил меру терпения Божия, вполне заслужил свои муки и не может рассчитывать на снисхождение Создателя. Так что как бы ни хотел я вас утешить, дорогая моя гостья, должно вам понимать, что осужденным на вечные муки не приходится ожидать, что настанет срок избавления от мучений. И именно в этом заключена главная мука, а вовсе не в том, что призрачное пламя терзает столь же призрачное тело. Будь иначе, грешники были бы готовы вычерпывать море по одной капле, покуда оно не высохнет, или разобрать гору вышиною до самого неба, унося за год лишь одну песчинку, лишь бы заслужить прощение. Вместо этого их мертвые кости будут лежать в адовых щелях, тоска и совесть будут терзать их обнаженные души, и никакая, даже самая пылкая вера не поможет им воззвать к Богу, умоляя Его о прощении. И сие останется неизменным, покуда не рухнут все до одной горы, сойдя с мест своих, а иссыхающие моря не обнажат камни на своем дне! И даже тогда мука будет терзать их, ибо легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели убежденному грешнику обрести надежду на спасение.