Покуда они перебрасывались ничего не значащими словами, гостья прошла в уже знакомую мастерскую и застыла посреди нее, не решаясь присесть. Хозяин вынырнул из какого-то закутка, неся пузатую, ярко раскрашенную бутылку и пару стаканов. Все это он поставил на стол, заваленный кистями, карандашами, листами ватмана и тюбиками с красками. Ухватился за горлышко бутылки, словно хотел вытащить пробку. Раздалось тихое шипение. Стаканы наполнились желтоватой пузырящейся жидкостью, похожей на вино из Шампани. Когда Иволгин протянул один из стаканов гостье и та поднесла его ко рту, шипучие пузырьки, выпрыгивающие из сосуда, ударили ей в нос. Девушка засмеялась и пригубила напиток. Это оказалось не шампанское, а пузырящаяся фруктовая вода. Такой она никогда еще не пробовала. Напиток ей понравился, но Ася считала, что воспитанной девушке приличествует во всем блюсти умеренность, и потому, немного не допив, отставила стакан в сторону.
– Ну что ж, приступим? – спросила девушка.
– К чему? – испугался художник.
– Вы же собирались писать с меня портрет. Или вы уже передумали, господин Иволгин?
– Нет, что вы! Конечно же – нет!
– Тогда распоряжайтесь мною.
– Хорошо… Будьте любезны, встаньте вот здесь, где драпировка.
Ася проплыла, покачивая кринолином, к указанному месту и замерла там, сложив руки перед собой, как это делают балерины. Гарик мысленно ахнул. Эта удивительная девушка приняла именно ту позу, которая ему виделась для изображения Золушки. Он сдернул старую простыню с давно заготовленного холста, повернул мольберт к окну, чтобы писать при естественном освещении, взял уголек и начал набрасывать общие контуры. Он так увлекся, что напрочь забыл о самой натурщице. Его даже не удивляло, что девушка стоит не шелохнувшись, словно это статуя, а не человек. Иволгин привык к работе с натурщицами. Одни из них были настоящими профессионалками, послушно принимали любые позы, сохраняли неподвижность столько, сколько требовалось, но попадались и капризные лентяйки, которые всегда на что-нибудь жаловались.
Живописцу было невдомек, что гостье тоже не впервой позировать, но терпеливость объяснялась не этим. Асе хотелось, чтобы господин Иволгин остался ею доволен. И такое с ней случилось, пожалуй, впервые в жизни. Прежде Анна Болотная никому не хотела понравиться нарочно. Мужчины и так были от нее без ума. Напротив, ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы избавиться от наиболее назойливых ухажеров. Живописцы, которые писали с нее Диан и Венер, чаще всего вели себя галантно, хотя попадались и такие, кто полагал, что натурщица сродни уличной девке. Таковых приходилось приводить в чувство. Господин Иволгин – иное дело. Он был не только талантливым живописцем, но и настоящим рыцарем. И Асе хотелось, чтобы он видел в ней даму, достойную того, чтобы совершить во имя нее подвиг. Ну или хотя бы – написать полотно, которое понравится самым придирчивым знатокам и ценителям изящных искусств.
Как ни крепилась Ася, а когда живописец объявил перерыв, вздохнула с облегчением. Она опустилась на низкую кушетку, и хозяин мастерской снова угостил ее лимонадом. На этот раз девушка не стала жеманничать, опустошила стакан и попросила еще.
– Думаю, нам не помешает пообедать, – сказал Иволгин. – Я бы пригласил вас в ресторан, но в таком наряде вам там будет неудобно. Может, закажем пиццу?
Что такое пицца, гостья не знала, но на всякий случай кивнула. Живописец вынул из кармана своих широких синих, заляпанных краской штанов плоскую табакерку. Ткнув пальцем в ее гладкую стеклянную крышечку, он поднес табакерку к уху и пробормотал:
– Две пеперони, пожалуйста. Да. Набережная Зеркального канала, дом тринадцать. Помещение седьмое. Спасибо! – Снова спрятав чудо-табакерку в карман, он сказал: – Ну вот, сейчас привезут. Простите, что не спросил, какую именно пиццу вы любите.
Девушка пожала плечами.
– Я даже не знаю, что это такое, – пробормотала она.
– Вы шутите? – опешил Иволгин.
– Нисколько.
– Ну… Пицца – это итальянское блюдо. Вроде большой лепешки, с кружочками колбасы, грибами, овощами, а сверху – присыпанной тертым сыром.
– У вас есть повар-итальянец?
– У меня – нет, – улыбнулся живописец. – Да и в пиццериях сейчас работает кто угодно – таджики, узбеки, русские, только – не итальянцы.
– Странно здесь у вас, – вздохнула Ася.
– Где это – у нас? Вы откуда, Анна?! Хотя я обещал не расспрашивать.
– Вы же знаете, что я живу в Ветрограде, на Корабельной набережной, – откликнулась девушка. – Только… В осьмнадцатом столетии.
Гарик поверил ей сразу. Никаких дурацких мыслей о розыгрыше, поехавшей крыше и прочих глупостях. Если эта удивительная девушка и впрямь из XVIII века, тогда становятся понятными все ее странности. Манера вести себя, склонность к устаревшим речевым оборотам, незнание элементарных вещей. Да и откуда еще могла взяться его Золушка, как не из далекого прошлого? Он думал найти ее прообраз здесь, в безумном XXI столетии, искал среди миллионов горожанок со стандартизированной пластическими операциями внешностью, а его просто не могло быть в этой эпохе, потому что дело не только в форме носа, изломе бровей, очертании губ и подбородка, дело – в душе. Душа Золушки должна светиться в ее глазах, проявляться в наклоне головы и движении рук. У Анны она сияла в каждой черточке, в каждом жесте и взгляде. И теперь его обязанность запечатлеть это сияние на холсте. И он будет работать над этим столько, сколько потребуется. И черт с ним, с Антроповым и его заказом.