— Почему же нет? — решительно вопросила Патриция. — Пойдем, кузен, давай выясним, о чем она толкует. Мы пойдем с тобой, Марджери, но ты не должна уводить нас далеко. Становится поздно.
Марджери рассмеялась странным смехом.
— Для Марджери никогда не бывает поздно. Там, в небесах, есть звезда, которая жалеет Марджери и светит для нее, светит ярко, ярко, всю ночь, чтобы Марджери не пропустила дорогу, ведущую в рай.
Она быстро заскользила впереди по темной роще, едва касаясь ногами короткой травы и плетей хмеля, соскальзывающих под ветром с ее посоха наподобие змей. Патриция, Бетти и сэр Чарльз следовали за нею по пятам. Марджери вывела их из тутовой рощи, провела по небольшому винограднику и завела на маисовое поле, за которым был виден блеск воды, розовой от потускневшего заката.
— Она ведет нас к хижинам рабов и сервентов! — воскликнула Патриция. — Марджери! Марджери!
Но Марджери продолжала идти, быстро продвигаясь по полю кукурузы, доходящей им до пояса. Бетти с тихим вздохом взглянула на свои изящные туфельки, страдающие от росы на листьях тыкв и кабачков. Сэр Чарльз раздвигал тростью стебли кукурузы, прокладывая путь для девушек. Ему было немного любопытно, но, в общем и целом, он скучал.
Внезапно они вышли на берег протоки ярдах в ста от хижин рабов и подневольных работников. Патриция хотела что-то сказать, но Марджери приложила палец к губам и заскользила вперед, туда, где виднелись лачуги.
Перед ними тянулась длинная, узкая песчаная дорога, по обе стороны которой там и сям росли сосны и напротив друг друга стояли примитивные хижины без окон с глиняными дымоходами. На полпути дорога расширялась, образуя некое подобие небольшой площади, и в ее центре стояло сухое дерево, к стволу которого на уровне человеческого роста была прибита доска. В обоих концах этой доски было проделано по круглой дыре, в которую можно было втиснуть мужскую руку, а на одной из веток дерева была повешена палка с привязанными к ней кожаными ремнями. Все это вместе являло собой позорный столб, а также столб для порки, грубо сработанный, но вполне пригодный.
Было почти совсем темно. Самые крупные звезды уже сияли, вокруг то и дело вспыхивали неугомонно носящиеся светлячки. В кронах сосен вздыхал ветер, с моря доносился крепкий запах соли. Где-то над головой скорбно закричал козодой.
Долгий рабочий день, длившийся от рассвета до заката, закончился, и население рабских лачуг вернулось с табачных и маисовых полей, с лодок, из плотницкой мастерской, из кузницы, с мельницы, из конюшен, из хлевов. После тяжелых трудов им полагался отдых, и они были готовы насладиться им. Было время ужина.
На площади был разложен огромный костер из хвороста, и вокруг него сидели негры, жадно поедая кашу из мисок и держа в руках большие ломти кукурузного хлеба. Они болтали, как стая мартышек, затем один из них, доевший свою кашу, затянул напев, начав с победного клича, за коим последовал продолжительный скорбный вой. Эта звучная дикарская песнь заполнила собою ночь, затем одна из фигур, встав, отбросила пустую миску и пустилась в пляс, освещенная красным светом костра.
Белые кабальные работники-мужчины сидели на чурбаках перед дверями своих хижин либо группами по трое или четверо вокруг столов из досок, положенных на пни. Сегодня им полагалось мясо, и они тоже предавались веселью. Из женских хижин доносился резкий смех, отовсюду слышались обрывки песен, короткие перепалки, множество разных наречий. Одни разговаривали с йоркширским акцентом, другие — с гнусавым акцентом кокни, шотландец осторожно переругивался с ирландцем. Мулат со светло-янтарной кожей говорил что-то на звучном испанском, обращаясь к смуглому креолу с побережья Флориды, а неподалеку сам с собой вел беседу индеец, говоря на языке племени, обитающего в далеких Голубых горах.
Свет пляшущих языков костра и ярких вспышек от сгорающих в нем сосновых шишек бросали блики на это разномастное сборище, то ярко высвечивая какое-то из лиц, какую-то из фигур, то погружая их в глубочайшую тьму. Вот заблестел высокий лоб и стала видна одинокая прядь волос на бритом черепе индейца, вот сверкнула золотая серьга в ухе мулата, вот огонь осветил алую тряпку, повязанную на голове турка. В зловещем свете костра невыразительные лица туповатых, но честных селян-англичан казались злобными, а негр, пляшущий, вытянув длинные руки и непристойно вихляясь, был похож на веселящегося демона.
Трое дворян и их безумная проводница взирали на это зрелище с безопасного расстояния и из глубокой тени. Сэр Чарльз Кэрью как человек со вкусом и поклонник искусств наслаждался этой сценой, словно сошедшей с полотна Рембрандта — языки пламени, причудливые тени, превращающиеся в фигуры дикарей, пляшущий сатир, темные сосны и над ними недвижность звезд. Бетти сделала судорожный вдох и сжала руку Патриции. Та неподвижно глядела на тонкий серп молодой луны.