— Не знаю. Он не говорит.
— Какова сумма залога?
— Сто тысяч.
— Господи, что так много-то?
— Он спустил старушку с лестницы и разбил ей голову.
Поняв, что от этого парня проку не добиться, я решил перезвонить домой шерифу. Напоследок я задал еще один вопрос:
— А что он вообще говорит?
— Что ему здесь не нравится и что он — не хрен моржовый.
Через пятнадцать минут мой грузовик мчался под навесом дубов по лафайетской дороге к шоссе, ведущему на север штата.
Когда я миновал Ред Ривер, местность изменилась. Рисовые поля и плантации сахарного тростника остались позади, чернозем и полузатопленные кипарисы сменили пастбища и сосновые леса, лесопильные заводики и посадки хлопчатника; дороги из красного песчаника прорезали бесконечные плантации ореха-пекан. На пути то и дело попадались негритянские поселения — некрашеные развалюхи, рассохшиеся пивные и старинные кирпичные амбары. С почтовых ящиков и вывесок исчезли французские и испанские фамилии. Это был белый юг, где воскресным утром улочки пустели — весь народ был в баптистской церкви, а в низинах рек устраивали крещение чернокожих. В этих краях еще обитали куклуксклановцы, что жгли по ночам кресты на обочинах дорог, а в деревнях все еще устраивали жестокую забаву: приковывали енота цепью за ногу к бревну и травили его собаками.
История сыграла злую шутку с некоторыми из северных округов штата. Начиная с шестидесятых годов, когда луизианских негров окончательно уравняли в правах с белым населением, в подобных городках, где это самое белое население оказалось в меньшинстве, негры заполнили конторы городской управы, полицейские участки и суды в качестве присяжных. По крайней мере, так было в маленьком городке близ Натчеза, в тюрьму которого и угодил Джерри Фальгу. Тюрьма эта представляла собой старинное кирпичное здание и размещалась позади здания суда, которое в годы Гражданской войны так и не смогли сжечь солдаты янки.
Это был захудалый городишко с мощеными улицами и деревянными колоннадами обветшалых фасадов. На площади помимо полицейского управления помещались небольшая лавчонка, кафе и парикмахерская школа, на двери которой был намалеван флаг Конфедерации, правда, во многих местах краска потускнела и облупилась. Тротуары давно осели и потрескались, в образовавшихся провалах зияли ржавые прутья арматуры. Под сенью раскидистых дубов на лужайке возле здания суда располагался памятник героям Первой мировой, там же стояла пушка времен Конфедерации. Я прошел по скверику, где на литых железных скамьях сидели и прохлаждались пожилые негры в комбинезонах или полотняных брюках.
Чернокожий охранник провел меня через заднюю дверь здания суда в тюремную комнату свиданий. Решетки на окнах и железная обивка двери были окрашены желтой и белой краской. Комната не проветривалась, было душно и воняло машинным маслом и табачной жвачкой, которую кто-то сплюнул в ящик с опилками. Один из заключенных, которому за примерное поведение позволили работать надзирателем, белый парень в тюремной робе, привел Джерри; они спустились по ступенькам спиральной лестницы и прошли по темному тюремному коридору в комнату свиданий.
У Джерри была разбита нижняя губа, на одной ноздре виднелась запекшаяся кровь. Он беспрестанно раздувал ноздри и сморкался, точно у него нос был заложен. В уголке глаза красовалась ярко-красная свежая царапина, точно след от губной помады. Парень, который привел его, вернулся наверх. Охранник запер за Джерри дверь. Джерри сел напротив меня, бессильно опустив ладони на крышку стола, и мрачно взглянул мне в лицо. От него изрядно несло потом.
— Неважный у тебя вид, — сказал я.
— Это ж негритянская тюряга, — ответил он. — Думаешь, тут курорт?
— Ты же грабил негров, верно?
— Да никого я не грабил. Я приехал к родственникам.
— Брось, Джерри.
— Да ладно тебе. Неужели ты думаешь, что если мне захочется, я стану грабить нищих ниггеров? Эта старуха и так из ума выжила, да еще и башкой треснулась, и ей втемяшилось, что это я на нее напал. Кстати, ночной надзиратель — ейный племянник. Так что сам понимаешь, что он наплел про меня всем этим ниггерам.
— Да, не везет тебе.
— Ага. Ты само сочувствие.
С минуту я смотрел на него, потом заговорил вновь:
— Такое впечатление, что ты давненько не бывал в душе, а, Джерри?
Он отвернулся. Щеки его слегка покраснели.
— К тебе что, приставали?
— Послушай, я хотел с ними поладить. Мне было все равно, ниггеры они или нет. Так вот, однажды я решил приготовить на вечер жратву, ну, что-нибудь горячее, макароны. И тут в кухню заваливается этот здоровый ниггер — видать, только из душа, с него еще вода капала, босиком, — а пол-то бетонный. Так он подошел и взял кастрюлю своими мокрыми руками. Естественно, его тряхануло, словно корова в задницу боднула. Так он давай орать, что это я виноват. Поначалу принялся кидаться в меня тарелками и кружками. А потом заржал и сказал, что у него давно стоит и что, когда белый мальчик пойдет в душ, он к нему с удовольствием присоединится. А там, мол, и другие подтянутся.
Лицо его пылало, а глаза сузились в щелки.
Я подошел к проржавевшей раковине в углу, налил в пластиковый стаканчик воды и поставил перед ним.
— Твоя мать не может найти поручителя? — спросил я.
— Он потребовал с нее десять штук. У нее нет таких деньжищ.
— А заложить имущество?
— Нету, говорят же тебе. — Он избегал моего взгляда.
— Понятно.
— Послушай, я отсидел пять лет в таком месте, где за двадцать баксов тебе запросто могли порезать рожу бритвой. Я видел стукача, которого сожгли в собственной камере при помощи коктейля «Молотов», и мальчишку, которого утопили в туалете за то, что он не захотел у кого-то отсосать. Неужели ты думаешь, что меня можно запугать какой-то захолустной тюрьмой для ниггеров?
— Хочешь выбраться отсюда?
— Да. Ты знаком с Джессом Джексоном?
— Перестань строить из себя крутого парня, Джерри. Так хочешь или нет?
— А что?
— Ты грабил почтовые ящики. Это федеральное преступление. Рано или поздно тебя решат проверить на федеральном уровне, однако я знаю способ ускорить процесс. Тебя переведут из этой дыры в федеральную тюрьму.
— Когда?
— Может, даже на неделе. А я тем временем позвоню в штаб ФБР в Шривпорте и расскажу, что в этой тюрьме имеют место нарушения. Так что до переправки в федеральную тюрьму тебя поместят в отдельную камеру.
— Что тебе нужно?
— Мне нужен Виктор Ромеро.
— Я уже рассказал тебе все, что знал. По-моему, ты на нем зациклился.
— Мне нужно имя, Джерри. Кто мог бы вывести нас на него.
— Не знаю. Правда не знаю. У меня нет причин его покрывать.
— Ладно, верю. Однако ты знаешь кучу народу. Ты ведь у нас парень осведомленный. Если запамятовал, ты и нас с Робин продал за сто баксов.
Он уставился в окно на поросшую деревьями лужайку и утер кровь с ноздри.
— Похоже, я плаваю на куске льда, который тает в сортире, — проговорил он. — Что я могу тебе сказать? Я больше ничего не знаю. Зря ты сюда ехал. Спросил бы у своих дружков из полиции нравов. Они вечно воображают, что знают все.
— У них та же проблема, что и у меня. Нелегко найти парня, у которого ни родных, ни подружки.
— Погоди-ка. Как это — нет родных?
— По крайней мере, мне так сказали ребята из полиции нравов.
Его потухшие было глаза вновь загорелись.
— Потому они никого и не могут поймать. Есть у него брат, двоюродный, не знаю, как его звать, один раз Ромеро приводил его в бар, лет шесть или семь тому назад. Этот его брат в свое время провернул некислую аферу, весь квартал смеялся. Помнишь, тогда еще какие-то парни надули Белый дом на десять штук с этими костюмами «Ботани-500»? Про это и в местной газете писали. Так что сделал братец Ромеро? Он купил по дешевке партию гонконгских шмоток — из тех, что расползаются после первой стирки, и давай предлагать всяким дельцам: «Вот, мол, хороший костюмчик, всего сто баксов, без этикеток. Что, идет?» Говорят, он так надыбал штуки три. Те, правда, сообразили, что их надули, но сделать-то уже ничего нельзя было.