— Эйвори считает ситуацию безнадежной. Он даже со мной не хочет делиться тем, что его тревожит.
— Но у вас должна быть какая-то теория на этот счет. Какой тяжкий грех не дает ему покоя?
— Таким грехом может быть убийство.
— В начале декабря Дэвида не могло беспокоить убийство. Если только вы не думаете, что он убивал людей уже много месяцев подряд.
— И это возможно. А вдруг он безумен? — Исмал улегся поудобнее. — А может быть, дело в женщинах?
Наступило долгое молчание. Лейла перестала ходить, села на табурет и схватила альбом для эскизов.
— А вы что думаете? — спросил ее Исмал.
— Если Дэвид не может заставить себя говорить о таких вещах даже с вами, это, должно быть, действительно что-то ужасное, — ответила она язвительно. — И если вы не можете понять, что его тревожит, то что делать мне? У меня в этих делах нет никакого опыта.
— Иногда мужчина может признаться женщине в том, в чем никогда не признается мужчине.
— Уверяю вас, между нами не было даже намека на интимность.
— Может, он признался в своем грехе одной из любовниц? Вы не знаете, случайно, как их зовут?
— Я не знаю ни одной. Дэвид не говорил о них ни слова.
— Мне тоже. Даже в Париже. Очень странно.
— А мне не кажется это странным. Некоторые мужчины очень скрытны.
Но не до такой степени, подумал Исмал, закрывая глаза. Ходил же Эйвори к Хелене Мартин, у которой перебывала добрая половина мужской части бомонда, и к другим известным лондонским куртизанкам. Это были не те места для поиска тайной любовной связи, поскольку все эти женщины больше всего прочего хотели быть на виду.
Скорее всего Эйвори посещал эти сборища, чтобы соблюсти видимость обычного повесы. Но что он пытался скрыть?
— Уж не собираетесь ли вы заснуть, а? — спросила Лейла ехидно.
— Я размышляю. Вы и лорд Эйвори, размышляя, обычно ходите, а я люблю тихо лежать.
— Да, устраивайтесь. Чувствуйте себя как дома, месье.
— Эта софа такая удобная. Вы поставили ее здесь для натурщиц?
— Я не писала с живой натуры с тех пор, как приехала в Лондон. Голые люди приводят в недоумение слуг.
— Значит, вы на нем просто отдыхаете?
— Читаю. Представьте себе, я иногда читаю.
— Да, это удобное место для чтения и размышлений. И камин близко. Вы все хорошо продумали. Ваше рабочее место расположено возле окон, /де много света, а в противоположной стороне — место для отдыха.
— Я так рада, что вы оценили мой вкус. Прямо-таки от сердца отлегло, честное слово.
— А что? Это очень интересная тема — как вы организуете свою жизнь. Но надо думать о расследовании, а вы меня отвлекаете, — мягко пожурил ее Эсмонд.
На другом конце студии наступило молчание, потом по бумаге зашуршал карандаш. И хотя было тихо, атмосфера в комнате продолжала оставаться напряженной до тех пор, пока Лейла полностью не углубилась в работу.
Исмал же постарался углубиться в свою работу — в разгадывание загадки лорда Эйвори. Но у него не очень хорошо получалось. Дома он смог бы лучше сосредоточиться.
«Но зачем ему это?» — подумал он. Здесь он чувствует себя гораздо лучше. Здесь он окружен ею и ее вещами: полками, книгами по искусству, всевозможными предметами художественного творчества, их специфическим запахом, который то и дело смешивался с дымком из камина и дразнящим ароматом ее духов.
Здесь он мог видеть ее за работой, за тем, как с помощью обычных принадлежностей художника — карандаша, кисти, красок, бумаги — Лейла творила чудеса. У Эсмонда было много талантов, но ее дара у него не было.
Исмал надеялся, что когда-нибудь все же он станет предметом ее искусства. Он хотел, чтобы Лейла занималась только им… и принадлежала бы только ему. Чтобы она ласкала его своими золотистыми глазами и прекрасными руками художника, чтобы целовала так, как уже целовала однажды.
Она, правда, делала это против своей воли, потому что не смогла противостоять его натиску. На сей раз ему придется еще больше потрудиться. Лейла должна поверить, что все делает сама.
Исмал сконцентрировал свою волю и направил ее на Лейлу, но тут же передумал и решил схитрить: он заставил себя дышать ровно, чтобы Лейла подумала, будто он заснул.
Лейла посмотрела на часы. Эсмонд лежал без движения уже больше часа. Должно быть, уснул. Лейла взглянула на свой рисунок. Она нарисовала то, что видела: распростертое на диване тело мужчины с лицом, выражающим почти детскую невинность.
Был уже третий час ночи. Пожалуй, стоит его разбудить и сказать, чтобы он шел домой.
Незачем ему было засыпать на ее софе. Если ему надо подумать — или поспать, — пусть идет к себе домой и там делает что хочет. Слишком уж много он себе позволяет!
Лейла смотрела то на свой рисунок, то на спящего Исмала.
Все-таки для француза он выглядит довольно странно.
Никогда не следует обобщать, одернула она себя… но эта внешность явно не была французской. Возможно, когда-то давно кровь Делавеннов смешалась с какой-то экзотической кровью?
Лейла подошла ближе. Ничего экзотического во внешности Эсмонда не было, ничего такого мистического, что обычно связывают с Востоком. Но возможно, это не Восток, а восточная часть Италии? Например, у Боттичелли встречаются такие лица, а он творил во Флоренции.
Спящий граф выглядел даже еще более хрупким, чем модель Боттичелли. Однако, когда он не спал, он часто производил то же впечатление. Лейла подошла еще ближе к софе. Она знала, что Эсмонд был также гибок, как дикий камышовый кот. И так же опасен. Она видела этих животных в бродячем зверинце. Они выглядели как большие домашние кошки, иногда даже как котята, которые смотрели на вас огромными сонными глазами, и вам хотелось их погладить. Но только до тех пор, пока они лежали. А потом они вскакивали и начинали ходить по клетке и было видно, как перекатываются мышцы под их гладкими блестящими шкурами.
Перед мысленным взором Лейлы вдруг пронеслись картинки: она споткнулась… в тот день, у двери в комнату Фрэнсиса, когда у нее вдруг закружилась голова и ее подхватили сильные руки… она смутилась, почувствовав опасную теплоту его тела. «А вчера… он сказал… вы нужны мне». И в то же мгновение Эсмонд заставил ее отчаянно захотеть его.
Лейла стояла около софы, глядя на его руки. Левая лежала на животе, правая — эта бедная, когда-то сломанная рука — была закинута назад, за голову. Кулак был чуть сжат, будто он держал какой-то невидимый предмет.
Как же Лейле захотелось просунуть пальцы в этот кулак!
Ее взгляд скользнул ниже: светлые волосы были немного растрепаны. С каким наслаждением она запустила бы в них пальцы и растрепала еще больше.
Две светлые пряди упали Эсмонду на лоб, и Лейла с трудом удержалась, чтобы не убрать их.
«Не надо», — сказала она себе, но ее рука уже тянулась к его лицу.
Она наклонилась и отвела упавшие пряди и… он открыл глаза. Прежде чем Лейла успела отдернуть руку, его пальцы обхватили ее запястье.
— Нет, — выдохнула она.
— Пожалуйста.
Он просто держал ее, не применяя никакой силы. Лейла могла бы освободиться — понимала, что должна, — но она вдруг лишилась сил. У нее было такое чувство, что она тонет в глубине этих неправдоподобно синих глаз. С бьющимся сердцем она наклонилась и прижалась губами к его рту.
Ответом были уже знакомая ей нежность и вздох. Чтобы удержать ее, Эсмонд запустил пальцы в ее волосы, но так нежно, словно он завлек в свои сети трепыхающуюся птичку и просто хочет ее успокоить. Но Лейла и не собиралась вырываться.
На сей раз она делала все по собственной воле, он не привлек ее к себе обманом или хитростью. Это было ее желание… получить больше, чем он дал ей в прошлый раз, хотя она и понимала, что это путь к гибели. Эсмонд и тогда не скрывал своих намерений, а теперь он будет знать, что ее отказ был неискренним, он был обыкновенной ложью. Но Лейле было все равно. Лишь бы Эсмонд отвечал на ее поцелуй и продолжал как будто непроизвольно гладить по волосам, словно он все еще не совсем проснулся.