Они водили нелепые и устрашающие хороводы, Вначале квадратом разжигали четыре маленьких костерка и кидали туда коренья. От костров шел сладковатый дурманящий запашок, нечто среднее между запахом паленого сахара и коньячных сигарок. Мама Бернара брала дочерей за руки, к ним присоединялись другие родственницы женского пола, и вместе они начинали отплясывать вокруг отдельно стоящего дубка или бузины. При этом они тоже напевали, но это был совсем другой язык, чем у мужчин, и совсем иные мотивы. Женщины издавали низкие горловые звуки, больше похожие на клекот хищных птиц. Бернар шепнул Анке, что песня Холма исполняется на языке Горных Фэйри, на котором несколько тысяч лет никто не разговаривает.
Они притоптывали и раскачивались все быстрее и быстрее, трясли головами, и в их расширенных зрачках плясало пламя костров. Рты кривились, по подбородкам стекала слюна, пышные прически вставали дыбом, превращая головы в раздутые шары. Младшая наблюдала за пляской издалека, с ужасом убеждаясь, что и Каролина, и Мардж, и даже пожилые соседки совершенно перестают себя контролировать. Они скакали вокруг дерева, совсем как настоящие ведьмы, вскидывали ноги, задирали вверх руки; и специально надетые длинные зеленые платья развевались, как флаги безумного войска. В какой-то момент, без видимых причин, женщины и девушки валились на землю, песня прерывалась, и несколько минут все приходили в себя. Затем молча шли к ручью, купались и возвращались в дом. В гостиную уже никто не выходил, расползались по комнатам, а утром вели себя как ни в чем не бывало. Младшая заметила, что после ночных плясок мама Бернара из ванной идет не в супружескую спальню, а ложится в комнате Каролины. Все это было дико и непонятно.
Но самым страшным Анке казалось то, что творилось с погодой. Бешеный ветер мог раздувать кроны деревьев, ледяные градины — лупить о крышу, сбивать листья, но стоило одной из теток Бернара затянуть песню и сделать первые шаркающие шаги вокруг какого-нибудь ствола, как наступал полный штиль. Костры горели ровно, словно их развели в камине, а не посреди лесной поляны.
Младшая наблюдала за танцами Холма издалека, сидя рядом с Бернаром на толстенной ветке вяза. Когда они пробирались вдоль вечерней опушки, в обход луга, ее не оставляла мысль, что уж сегодня точно следует ждать поцелуев. У Анки даже сомнений не было, что Бернар не зря пригласил ее шпионить за родственницами; ведь все остальное время они оба оставались на виду и не могли себе позволить ничего лишнего. Младшая убеждала себя, что не хочет и не может хотеть ничего «лишнего» с этим кудрявым, тощеньким колдуном… но с каждым днем все сильнее убеждалась в обратном. Именно с ним она и мечтала начать…
Но Бернар совсем не торопился, хотя наедине он тоже вел себя странно, прятал глаза и не знал, куда девать руки. «Ну обними же меня, обними, — мысленно умоляла Анка, сидя рядом с ним на широкой замшелой ветке, — обними, и я обещаю, что не отодвинь…» Но вслух она сказала совсем другое. Она попросила Бернара объяснить смысл всей этой беготни вокруг куста бузины. Тут парень впервые замялся и начал шептать нечто невразумительное. А спустя миг Анка уже забыла, что совсем недавно минут двадцать начищала зубы и готовилась целоваться.
Потому что на лугу не только стих ветер, но начались и другие, не менее диковинные превращения. В низких тучах наметилось вращение, послышался тонкий свист, и вдруг прямо над лугом небо расчистилось, и засияли звезды.
Анка невольно прижалась к своему спутнику, и тут он наконец ее обнял, но все ожидаемое удовольствие так и не пришло. Потому что на них надвигалась вертикальная водяная завеса. От того места, где они сидели, до четырех огоньков костров было не меньше сотни метров, и оттуда, точно из эпицентра невидимого взрыва, стремительно распространялась стена раскаленного воздуха, выдавливая перед собой мокрый вечерний туман.
Когда сырой фронт ударил в лицо, Анка невольно зажмурилась, а Бернар только засмеялся. Стало очень тихо, остался только далекий гул, какой бывает, когда ныряешь у самого берега и снизу смотришь на накатывающуюся волну. А вслед за хлестким ударом воды пришла сухая жара, точно в предбаннике. Когда Младшая осмелилась разлепить левый глаз, ее одежда и волосы снова стали абсолютно сухими; а в лесу заметно потеплело.
— Как… как они это делают? — наблюдая за кружащимися зелеными фигурками, шепотом спросила она.
— Они призвали Зеленого духа, чтобы он изгнал болезни, — почесав затылок, просто ответил парень. Сколько Младшая ни билась, других объяснений не последовало.
Но и поцеловаться не получилось.
Мужчины тоже танцевали, но на мужские танцы Младшей было разрешено взглянуть лишь издалека. Каролина взяла ее за руку, отвела за излучину ручья, в орешник. Там старшая сестра Бернара заставила Анку улечься ничком в мокрую траву. Каролина заявила, что мужчины их все равно видят и слышат, но если не высовываться, то все притворятся, что ничего не заметили. Анка немедленно начала стучать зубами, но вскоре позабыла про холод и про сырость. Зрелище того стоило, куда там Копперфильду! На сей раз Зеленый дух не разгонял тучи и не устраивал посреди поля парилку. Мужчин было шестеро — четверо взрослых, Бернар и еще один молодой парень. Луна как раз спряталась за облака, и Младшая долго не могла понять, чем они там занимаются.
Сначала мужчины обнимали деревья. Ветра не было совершенно, Фэйри прикасались к стволам очень нежно, но не прошло и минуты, как вся рощица заходила ходуном. Листья тряслись, ветки трепетали, издавая непрерывный сухой стук, от которого у Анки что-то переворачивалось в животе. Лунный диск вырвался из объятий облаков, и в серебристом свете отчетливо стала видна стройная фигура Филиппа. Он стоял, широко расставив босые ступни, и в каждой руке сжимал по тонкому стволу орешника. Потом ноги его подломились, мужчина медленно опустился на колени, поникнув головой. Локти Филиппа чуть не вывернулись в суставах, но он так и не разжал пальцы. Анка чуть не вскрикнула, ей хотелось обратить внимание остальных, что их родственнику нехорошо, но Каролина вовремя зажала ей рот.
Остальным родственникам тоже было нехорошо. Они рывками перемещались в тени низкорослых деревьев и сипло дышали, как загнанные звери. У Анки не получалось различить, где же среди них Бернар. Зато потом, когда Луна выкатилась в зенит, им стало так хорошо, что Младшая всерьез испугалась за сердце своего друга. Потому что он, вслед за отцом и остальными, скакал, не переставая, больше двух часов. Больше всего это походило на странную смесь казацких плясок и цыганочки; впрочем, Младшая готова была признать, что подобные телодвижения ее завораживают.
Фэйри выступали вприсядку, выкидывая ноги попеременно в стороны, хлопая себя руками по бедрам и поочередно выкрикивая какое-то сложное заклинание. Старшие дядья затягивали басами и надолго замирали на стонущей басовой ноте, затем вплетались дребезжащие тенора, и мелодия становилась похожей на извилистую колючую змею… Младшая не заметила, когда мужчины расстались с одеждой. Оказалось, они чем-то до блеска натерли тела. Ореховая роща гудела, каждое деревцо стонало и подрагивало, словно рядом в землю вбивали сваи…
Анка не сразу сообразила, что с ней. Она лежала навзничь, под головой — свернутая кофта, а сверху склонилась озабоченная Каролина, брызгая из бутылки на лицо минеральной водой. Рядом шумел ручей; видимо, сестра Бернара оттащила ее в бессознательном состоянии довольно далеко.
— Что случилось? — Анка сделала попытку приподняться на непослушных руках, но они не желали ее держать.
— Тебе нельзя смотреть, — расстроенно отозвалась девушка. — Папа будет меня… — Она показала кулачком, как ей достанется, и заулыбалась.
— Зачем они пляшут? — Анка вдруг подумала, что Каролина тоже видела мужчин совсем без одежды, и залилась краской. Хорошо еще, что вокруг стоял почти полный мрак! Песня Фэйри глухо слышалась вдали, но весь бешеный настрой пропал. Младшей было холодно, она вдруг почувствовала, что вся насквозь промокла и вдобавок заработала несколько серьезных ссадин.