Он хотел вернуться к ней, даже поехал на вокзал, перечитывая в автобусе всего несколько строк, поместившихся на тетрадном листке.
Марк, здравствуй! Наверное, глупо, что я тебе пишу, при этом надеясь, что письмо затеряется в пути и ты никогда его не прочитаешь. Я хочу попросить у тебя прощения за сказанные слова. Ты не виноват. Никто не виноват. Так случилось и нам с этим жить. Мишка не разговаривает, его пытаются лечить, и я верю, что обязательно вылечат. Мама все время плачет. Втихаря, думая, что я не замечаю.
Ты, пожалуйста, не держи на меня зла. Я верю, что все у тебя будет хорошо. Ты только не думай, что мог повлиять на произошедшее.
Всего тебе хорошего и береги себя!
Ника.
До вокзала так и не доехал, вышел за три остановки и пошел домой пешком. Ему нужно было проветрить мысли, как говорил отец. Он-то решил, что Ника просит его о помощи, а она прощалась с ним в проклятом письме. На конверте не было обратного адреса. Кто знает, возможно, она переехала, и Марк мог прийти к пустому порогу. Она решила все за них. За всех решила, за него, за брата, за Женьку.
Белобрысого Женьку было жалко. Парня нашли закопанным по грудь в землю. Так они думали, что в землю. На самом-то деле все знали о болотах, и только Женьку угораздило провалиться в трясину.
Тогда к Марку пришел кошмар, который долгое время не хотел оставлять его в покое. Каждую ночь, снова и снова он видел, как приятель проваливается под землю, пытается ухватиться за его руку, но Марк не двигается с места, и Женька никак не может дотянуться. Он кричит, но Марк не слышит, видит лишь искривленный рот да расширившиеся в ужасе глаза.
Когда Женька затихал, оказавшись провалившимся по грудь, на его плечо садился крупный ворон. Птица смотрела на Марка глазом вареной рыбины: белым и вздувшимся. И всякий раз он просыпался от громкого клекота, рвущего мертвую тишину.
Сон был настолько реальным, что какое-то время после пробуждения Марк ощущал холод той ночи, а в нос забивался запах речной воды и ила. Вот только река в том месте давно пересохла, и вода в ней собиралась исключительно дождевая. Хотя и тут были свои странности. Дождь в ту злополучную ночь лил как из ведра, и все же они проваливались в зловонную жижу максимум по колено, перебираясь через старое русло. Не могло налить столько воды, каким бы сильным ни оказался дождь. Тогда Марк не придал значения, мало ли откуда пришла вода, может, там ключи подземные сохранились. И ощущение ледяных пальцев на щиколотках не могли быть реальными. Страх создал монстров, которых на самом деле не существует.
Он о многом хотел расспросить Нику тогда, но она вдруг замкнулась, сделалась отстраненной, даже пугливой, и когда родители велели собирать вещи, Марк не стал противиться. Так было лучше. И никакая сила не смогла бы удержать его.
Из окна поезда он увидел яркую рыжую макушку, пробирающуюся через толпу провожающих. Высунулся в окно, едва не вывалившись на перрон, когда макушка вдруг исчезла.
Показалось.
Не могла Ника оказаться там. Для нее Марк Воронов остался по ту сторону пересохшей реки, на заброшенном кладбище ведьм.
– Я ошиблась, Марк. – Ее слова ранили, едва достигнув ушей. Слова не наивной девочки, а в один миг повзрослевшей женщины. Она не играла роль, как часто делают подростки, подражая кому-то из взрослых, она искала нужные аргументы, но не смогла смягчить удара. – Так будет лучше, если мы не станем больше встречаться. Если бы я могла, я бы уехала, чтобы не попадаться тебе на глаза, но здесь мама и Мишка. Я так не могу.
Он не понял.
Обиделся, даже разозлился. Ничего ведь не изменилось. Почему они должны страдать из-за других?
Не понял он и полученного спустя полгода письма. Ника издевалась над ним, намеренно причиняла боль. Он ведь пытался ее забыть, а она взяла и напомнила о себе. Зачем? Хотела ударить еще больнее?
Ника любила его, он точно знал, что любила. Ей даже говорить об этом не нужно: прикрывая глаза, вспыхивая румянцем щек, а потом смотреть и ждать ответного признания.
Он не думал, что сможет забыть рыжую занозу, впившуюся в самое сердце. Слишком уж зудела оставленная ею рана.
Не думал, но забыл. Похоронил воспоминания о ней одной под грудой новых впечатлений.
У него было много женщин. Разных. И каждой он по-своему увлекался. Но никогда больше Марк Воронов не позволял себе увязнуть настолько, чтобы превратить свои чувства в одержимость, как было с рыжей Вероничкой. Он пообещал себе не подпустить ни одну даму дальше выстроенной границы, чтобы та не смогла царапнуть хищными коготками чувствительную душу.