— Вообще-то сможете, — сориентировалась Галочка. — Нам с мужем велено по приезде как можно скорее явиться на улицу Дзержинского[1], 62. Чтобы дождаться там лично Алексея Николаевича Толстого и перейти в его распоряжение. Мы замешкались, и теперь нужно действовать побыстрее. Если вам по пути и если ваш супруг не возражает…
— Супруг? — удивленно переспросила Анна Степановна.
Галочка густо покраснела, вспомнив аналогичный вопрос от извозчика. Поняв, что у нее на уме, за миг до того, как Галочка выпалила уже срывающееся с губ: «Так это ваш отец?», Морской успел спасти ситуацию:
— Конечно супруг! — уверенно ввернул он. — Мы же видели, каким влюбленным взглядом он на вас смотрит.
— Вообще-то мы не расписаны, — скромно опустив глаза, улыбнулась Анна Степановна. Было видно, что последние слова Морского ей очень приятны. — Мы оба овдовели в начале войны. Познакомились год назад в Москве по работе. Потом переписывались, пока Дюшенька в Купянске с товарищами ждал освобождения Харькова… И вот теперь…
Морскому стало ясно, что Анну Степановну вызвали в Харьков вовсе не из-за ее высокой квалификации. Вот оно — использование служебного положения в чистом виде. С другой стороны — и человек вроде хороший, и история красивая.
— Всегда знал, что нельзя верить латинским афоризмам, — прошептал Морской супруге. — «Когда говорят пушки, музы молчат»? Фигушки! Полюбуйся! И твой дедушка, и Анна Степановна — все влюблены. По крайней мере Эрато — муза любовных песен — молчать точно не намерена.
— «В бомбоубежище в подвале, / нагие лампочки горят…/Быть может, нас сейчас завалит, /Кругом о бомбах говорят…/ Я никогда с такою силой, / как в эту осень, не жила. / Я никогда такой красивой, / такой влюбленной не была», — поддакнула Галочка, вспомнив строки Ольги Берггольц, которые после прорыва блокады Ленинграда кто-то передал в Москву на радио.
Вспоминая эти строчки Ольги Берггольц, Галочка всегда еле сдерживала слезы. По радио сказали также, что муж поэтессы — тот самый, для которого Ольга была «такой красивой» и в которого была «такой влюбленной» посреди осажденного Ленинграда 1941 года, — умер от голода на вторую зиму блокады. И даже сейчас, когда блокада прорвана, бои за город все еще идут, и каждый день гибнут-гибнут-гибнут любимые, влюбленные и самые важные для кого-то люди. Впрочем, как и везде сейчас.
Галочка даже представить не могла, что случилось бы с ней, потеряй она мужа. Наверное, сразу умерла бы от горя или сошла с ума. Раньше такие страшные мысли она отгоняла прочь: Владимир был рядом, делал большое и важное дело, и, помогая мужу во всем, Галочка искренне верила, что пока они способны приносить миру пользу, судьба будет оберегать их. Но теперь, когда московское начальство в графу «место работы» вписало Морскому «военный корреспондент», отрицать очевидное было все сложнее: мир сошел с ума, никто не застрахован, через миг каждый может оказаться в горячем аду передовой или сразу на небесах.
Подозревать неладное Галочка стала с того момента, как пришел вызов в Москву. Злополучная правительственная телеграмма, служившая нынче документом и для получения пропуска, и для железнодорожного проезда, кроме адреса и подписи секретаря вмещала только два слова: «Приехать немедленно». И хотя Морской говорил, мол, о цели вызова гадать пока не стоит, что телеграммы в военное время допускаются лишь на 20 слов, а значит, никаких объяснений в них быть не может, и вообще, что сейчас куда больше нужно волноваться о том, как доказать, что вызов касается их двоих, а не его одного, Галочке все равно было очень тревожно. На безопасное дело так не вызывают.
И, главное, бороться со всем окружающим ужасом можно было лишь одним способом — не щадя себя, идти, куда пошлют, чтобы сражаться с фашистской ордой и, если придется, отдать свою жизнь ради свободы будущих поколений. Только замужем-то Галочка была не за теми будущими, а за вот этим вот настоящим. Не в меру сегодня ворчливым, уставшим, но по-прежнему элегантным, обходительным и родным. Тем самым «настоящим», которое недавно в ответ на прямой вопрос: «А если пошлют на передовую?» ответил: «Разочаруются, конечно. В тылу от меня пользы существенно больше. Но, разумеется, сделаю все возможное, чтобы оправдать доверие».