Но откуда на том свете бомбежки? И если их тут нет, то почему незашторенная часть окна заклеена крест-накрест? И звуки! Царившая еще мгновение назад тишина сменилась доносящимся откуда-то издалека гулкими разговорами и хлопаньем дверей.
— Где я? — Ларочка наконец смогла заговорить. Голос звучал слабо, хрипло, и был каким-то чужим, а язык едва ворочался во рту, то и дело словно засыпая.
— Ясное дело, в больнице, — охотно ответил мальчишка. — И это здорово, что ты так быстро очнулась после операции. Добрый знак! Твоя мама так и сказала: если в ближайшее время в себя придет, значит организм справляется, и все будет хорошо.
— Мама? — Ларочка завертела головой в поисках родных, но в палате — теперь ясно было видно, что вокруг удивительно чистая и пустая больничная палата — ни мамы, ни Женьки не оказалось.
— Расскажу тебе, как все было. — Мальчишка подошел поближе и присел на стул возле изголовья Ларочкиной кровати. — Стояло обычное осеннее утро, мы дежурили, как всегда…
— Отбирали воду у несчастных людей, с таким трудом затащивших ее в гору от колодца… — безжалостно поправила окончательно пришедшая в себя Ларочка, от возмущения снова научившись нормально говорить.
— Чего? — опешил мальчишка, но тут же все понял. — А, ты об этом… Ну смотри… — Он не оправдывался, а доброжелательно объяснял. Так, словно Ларочка была маленьким ребенком, спросившим, почему на ромашке гадать можно, а на мушке с большим количеством крылышек — нет. — …значится, что у нас имеется? Приказ срочно доставить в госпиталь три бочки питьевой воды. Воды, конечно, нужно больше, но срочно — именно три бочки. От скорости зависят чьи-то жизни… И вот, одно дело — я трачу время на дорогу, потом распихиваю очередь у колодца — и ведь тогда тоже сказали бы, что издеваюсь, да? Ну и таскаю ведра… И совсем другое — обращаюсь почти под самым госпиталем к коренному населению за помощью…
— Так не обращаются! — фыркнула Ларочка. — Вы стояли с оружием и приказывали! Немцы тоже так всегда делали!
— Немцы? Ну нашла с кем сравнивать! — Мальчишка явно рассердился. На обтянутых смуглой кожей скулах заходили желваки.
Он уже был готов что-то ответить, но тут в коридоре совсем рядом с дверью послышались шаркающие шаги.
— Не выдавай меня! — резко буркнул незваный гость и мгновенно вполз под кровать, при этом с силой дернув на себя Ларочкино одеяло.
В палату вошла пожилая санитарка с висящей через плечо торбой. В руках ее была швабра, в глазах безграничное удивление.
— Да ты крепкая девочка, как я погляжу! — хмыкнула она. — Доктор раньше завтрашнего утреннего обхода к тебе и не планировала, а я смотрю, уже пора. Пить, небось, хочешь?
Санитарка достала алюминиевую кружку и, зачерпнув воды откуда-то прямо из торбы, поднесла ее к губам Ларочки. Она жадно начала пить, тут же ощущая, как с каждым глотком в тело возвращается жизнь, чувствительность и… боль.
— Пей, пей, — подбадривала санитарка. — Не скули. Это наркоз отходит, так положено. Раз в себя пришла, и жара нет, то теперь на поправку пойдешь. Через пару месяцев, глядишь, уже и бегать будешь, как все. Молодой организм возьмет свое. А тем, у кого полостные ранения, каково, представляешь? Им ни есть, ни пить нельзя первое время. А твое дело — пустячное. Как доктор говорит: свежий воздух, нормальное питание… и дело с концом. Ой! — Тут санитарка недовольно глянула на окно. — А где же он, наш воздух-то? Ей-богу, я окно открывала! Сквозняком, небось, захлопнуло…
Когда она начала орудовать шваброй, Ларочка поняла, что искать укрытия под кроватью было плохой идеей. Санитарка попалась хорошая — трудолюбивая и старательная.
— Голова болит, — тихонько пожаловалась Ларочка, невесть зачем пытаясь спасти странного красноармейца, — Можете шваброй не шорхать? И так тошно…
— Ишь! — Санитарка, кажется, обиделась. — Нашлась пава! Понимаю еще, если б на рану жаловалась, а то — голова. Я-то могу не шорхать, но тогда грязища разведется, рана твоя загноится, кто отвечать будет перед твоей строгой матерью? — заворчала она, но, для порядка взмахнув еще пару раз шваброй, недовольно удалилась.