Но на работе на нее внимательно посмотрели и отпустили домой. Даже не отпустили — отправили.
— Друг доктор, освобождаем вас от дежурства. Отдохните, побудьте дома.
Она еле уговорила коллег, собравшихся ее провожать, что делать этого не нужно. Кажется, они все же пошли, но по пути куда-то делись. Флёр обнаружила себя дома в одиночестве. В комнате надрывался экран связи — переносное устройство она забыла на работе или потеряла.
Звонил отец. Она и хотела его услышать, и в то же время боялась — боялась, что он посмотрит на нее и все поймет. К счастью, профессор Клад находился на Эо. Разговор в таких случаях выглядел странно — вопросы и ответы разделяли длинные паузы.
Флёр, не дожидаясь, пока отец начнет спрашивать, выложила все, что могло его заинтересовать: у нее все хорошо, она держится, сын тоже, родители Стата переживают, но тоже держатся, коллеги готовы оказать любую помощь… Она говорила и говорила, пока не сообразила, что отец сам молчит и только смотрит пристально на экран.
— Папа, — растерялась Флёр. — С тобой все хорошо? Эти…не появлялись рядом с вашей базой?
Ей не хотелось сейчас даже произносить вслух название соседей. Вспомнились старые-старые сказки и предания, гласившие, что можно потревожить чудовище, просто позвав его по имени.
Чудовища…вроде обычные люди. В скафандрах, лишь немного отличающихся от эферийских, чуть плотнее телосложением, с короткими ресницами, вот и вся разница. Да! И взгляд у них отличался, у высших по званию он был жёсткий, оценивающий — ее соотечественники могли смотреть так на машину, прикидывая, долго ли она ещё проработает, но на человека — никогда. Синоты из технического персонала смотрели обычно восхищённо и объясняли это так:
— А у нас таких хорошеньких нет, госпожа докторша!
Вспомнился белобрысый молодой механик из последнего прилетевшего к ним корабля. С виду обычный человек, только с усами — как будто жёлтую нашивку с костюма приклеил себе под нос. Он повредил руку, и Флёр делала ему перевязку. Только разговаривал он странно, хоть и о делах житейских — жаловался, что по возвращении домой должен будет отмечать какой-то праздник, и что туда надо непременно созвать всю родню. Флёр из вежливости спросила:
— Бабушек, дедушек?
— Не-е! — присвистнул механик. — Они померли давно. А вот… — и начал сыпать какими-то совершенно незнакомыми словами, для которых не было аналогов в эферийском. — И никого нельзя пропустить — обидятся. А у вас деды живы?
Услышав, что у Флёр живы не только деды, но и их собственные деды, механик опять присвистнул:
— Ничего себе! Впрочем, у нас, кто хорошо живёт, тот и долго… А вот у угловатых — слышали? У них там говорят, в императорской семье и вовсе никто не помирал…
И с таким же азартом, как перечислял родственников, принялся ругать трианглетцев. Они эксперименты на людях проводят — знаете? А что с Архипелагом сделали, не себе так и никому, что-то такое туда выпустили, что рыба сперва подохла, а потом двухголовая ловилась. А когда война была, в плен им никто не сдавался, там с людьми такое творят, лучше тысяча раз смерть. Даже пленные ихние уговаривают их тут казнить, на родину не отдавать. Да и какая родина, тьфу. Как есть угловатые.
Стат полетел в Тиксанданию, напомнила себе Флёр. Не в ужасный жестокий Трианглет. Хотя разве они друг от друга отличаются! Базы на Эо расстреливали и кругляки, и угловатые.
— Флёр! Флёр! У нас все в порядке, синоты на Эо пока не появляются! А ты, ты как, что с тобой? — она сообразила, что бессмысленно раскачивается перед экраном взад и вперёд, а отец напрасно зовёт ее. И это с учётом сдвига разговора во времени!
— Все хорошо, — сказала она бодро. — Я просто устала.
Горло сжал спазм. Флёр сглотнула и повторила:
— Просто устала. Я приму снотворное и лягу спать. Это будет разумно.
Спазм все усиливался. Изнутри душила темная горькая волна. Флёр еле дождалась, пока отец сказал:
— Ну хорошо, ложись, тревожить не буду. Только ты сейчас так похожа на свою мать…
Она отключила экран и кинулась к умывальнику.
Ее рвало желчью — и неудивительно, учитывая, что она не ела уже половину суток. Это нервное.
Кажется, прошло пятнадцать дней.
Это не нервное.
Из-за нее сейчас Стат…бедный Стат! Из-за нее он сейчас там терзается вдвойне, потому что больше никто не оставил дома жену, беременную вторым ребенком.
Только бы он вернулся живым.
А если нет? Тогда — шевеления крошечного родного существа, потом он растет, можно уже угадывать, что ему нравится, а что нет, и когда он спит, и думать, каким он будет… Потом ослепительный белый свет под потолком, крик младенца… Может быть, позволят один раз посмотреть, запомнить крошечное личико, угадать в нем знакомые и любимые черты, а потом все равно унесут. «Вы же понимаете, дорогой друг… Нам очень жаль… Недостойно поддаваться инстинктам». И что она скажет старшему сыну?
Нет, она все сделает, будет подавать прошения, будет унижаться, сколько нужно, но добьется, чтобы малыш рос с ней на Эо. Добился же отец.
Сегодня он вспомнил мать. Он почти не говорил с ней об этом, она была слишком мала, когда он забрал ее на чудесную розовую планету. Люди вокруг были предупредительны, добры, и ни словом, ни жестом не показали, что ее ситуация необычна. Отец тоже молчал. Он проговорился, когда они оба вернулись на умирающую Эфери ради того, чтобы Флёр получила медицинское образование. Ей все казалось необычным, но чудесным — огромное количество людей, подземные жилища-муравейники, самодвижущиеся дороги, многоярусные пещеры, даже поверхность — на тех, кто постарше, скелеты былых городов наводили печаль, молодежь и в них находила развлечение. Это была та же археология, только наизнанку — им приходилось не рыть, а подниматься повыше.
Флёр закончила второй курс, и ее соученики по поводу последнего экзамена решили устроить забег на поверхности по высохшему руслу реки. Все было бы хорошо, только за ними проследил один из преподавателей. Провинившихся хорошенько отругали и сдали родителям на поруки. Вот тогда Флёр и узнала, как кричать умеет ее спокойный и выдержанный отец.
Мать смогла вынашивать ребенка, зная, что его отберут, значит, и она сможет. Даже если не вернётся Стат. Ведь это будет его продолжение.
Продолжение? Если Стат не вернётся, значит, Эо для них закрыта. Значит, на Утренней звезде обосновались хищники. Значит, через пару сотен лет весь их народ…и малыш тоже. Невелик выбор, задыхаться в подземельях или погибнуть на Эо при очередной атаке синотов.
Тошноты больше не было. Кружилась голова и стучало сердце, но не тошнило. Это не то…не то… И прошло слишком мало времени. Не будет ни Стата, ни ее ребенка…
Мозаика. Вот чем был мир. Поверхность экрана отражала Эо, цветущую прекрасную Эо. Где всем хватит места, где люди будут чувствовать себя людьми, а не животными в клетках, которых кормят по времени и раз в жизни водят на случку. Сзади простиралась бездна космическая, с туманностями и далёкими звёздами. Стучал, пульсировал, жил огромный подземный город. Но не было ее и Стата в этой мозаике.
Или она была? Везде и нигде? Где-то шумит очиститель воздуха…нет, это кровь в висках шумит. Надо выполнить обещание, данное отцу — принять лекарство и лечь спать.
Белая таблетка на руке росла, пухла, поворачивалась. Водяной синий шар подскочил с ладони и завис в пустоте. Сино Тау, Звезда гроз — зигзаги молний пронизывают небо, белые облака несутся над континентами. Через весь мир протянулась дорога, по ней шагают, громко разговаривая и хохоча, вооруженные молодчики в боевых скафандрах. Скоро весь мир ляжет под их сапоги.
Флёр отшатнулась от идущих прямо на нее синотов, ударилась головой об стену, пришла в себя. Вот она — таблетка, так и лежит, вот стакан, надо набрать воду из крана, в пересушенном воздухе подземелий порошок «сухой воды» почти бесполезен.