Стат с благодарностью посмотрел на друга. От синотов, посещавших Эфери, они слышали, что на Звезде гроз важна субординация, потому и приняли решение, что говорить будет в основном руководитель делегации. И как же он устал. И, похоже, — да не похоже, а точно, — потерпел сокрушительное поражение. И не утешает мысль, что они рассчитывали на такой результат.
Сбоку, на возвышении, в кресле сидела женщина. Не совсем первой молодости, но красивая, яркая, с вьющимися рыжеватыми волосами. У синотов женщины не допускались на важные государственные посты, но женам сановников позволительно было присутствовать на дипломатических встречах. Скорее всего, это была супруга самого главы государства, госпожа Блактипиана. Решила поинтересоваться редкими зверушками — этими странными эферийцами. Чужие, бесконечно чужие, самодовольные, жёсткие, высокомерные люди, как можно было думать, что они проникнутся их бедой?
Женщина смотрела на него без холодного любопытства и даже с некоторым сочувствием. Маленький аккуратный нос, брови вразлет и упрямый подбородок напомнили Стату Флёр.
Флёр, которую он сегодня предал. Предал дважды — когда обещал синотам сократить население и когда не добился обещания не препятствовать колонизации Эо. Ведь все надежды были на его победу, потому что…
О том, что он станет главой делегации, если синоты согласятся ее принять, Стату было известно давно. Сразу же после уничтожения лагеря на Эо тиксанданцами. Он был одним из лучших социологов, часто встречался с торговыми представителями синотов, знал некоторых высокопоставленных лиц, — например, того же Мегасколико, — совершенно естественно, что на совете социологов выбрали его. Родные встревожились, но не слишком — на Сино Тау высокомерно молчали в ответ на просьбы принять парламентеров, а вообще из-за воинственных надменных соседей в безопасности не чувствовал себя никто и нигде.
О полученном разрешении ему сообщили за четверть суток до старта. Корабль стоял в готовности на взлетной площадке, с Сино Тау совершенно неожиданно заявили, что делегацию примут через пятнадцать местных суток, если, конечно, эферийцы успеют. Они как раз успевали, планеты находились на одной прямой от великого Ладо, означенного времени хватило бы для эферийской ракеты, только вылетать надо было немедленно. Голому собраться — только подпоясаться, запасные комбинезоны, продукты, лекарства и прочее уже находились в корабле, в космос Стат летел не впервые и подготовку проходил неоднократно, речь для синотского правительства заготовил и выучил давно. Его просто вызвали и предупредили, что лететь предстоит уже сегодня и что можно отказаться. Никто его не отправит на опасное и трудновыполнимое предприятие насильно.
Стат ответил, что его главное жизненное предназначение — служить народу Эфери Тау и он не передумает. Руководитель тяжело вздохнул:
— Только помни, надо держаться спокойно, даже если они тебе будут в лицо плевать. Попрощайся с родными на всякий случай…
Он позвонил родителям — они жили на другом полушарии, точнее, под другим полушарием, и тратить время на дорогу было непозволительной роскошью. Мать залилась слезами, отец пожелал удачи — этого стоило ожидать. Он поклялся непременно вернуться и связался с сыном.
Тот проходил учебную практику не так далеко, и можно было бы, наверное, увидеться лично. Но Стату вдруг пришла в голову суеверная и недостойная цивилизованного человека мысль, что такая встреча будет похожа на завещание и тогда он точно живым не вернётся. Взяв с сына обещание немедленно навестить бабушку и деда, Стат начал обзванивать других старших родственников. Лицом к лицу он повидался только с прадедом по материнской линии, с которым у него было редкое родство душ. Прадед, человек бодрый и ещё не старый, обнял Стата, похлопал по плечу, но тоже не смог сказать ничего, кроме банальных общих слов, в которые Стат почти не вслушался, и тревогу из глаз убрать тоже не смог.
Предстояло ему последнее — объяснение с женой. Стат успевал заскочить домой буквально на полсолтана. Флёр была там, бледная и заплаканная. Она уже знала.
— Что ты! — начал успокаивать ее Стат. — Мы же с тобой все заранее предвидели. Это быстро. Планеты в противостоянии, через пятнадцать — двадцать дней я должен вернуться.
Она хотела ответить, и вдруг неудержимо разрыдалась.
— А если…а если… — слезы мешали ей говорить. Она вцепилась в его руку и не могла успокоиться. Стат хотел обнять ее, но вспомнил, как она всегда болезненно реагировала на это. Он просто слегка встряхнул Флёр за плечи.
— Ну не звери ж они там, не чудовища! Обычные люди, мы же их видели здесь, конечно, они отстали от нас, но не дикие же они совсем! Ты же читала историю, парламентеры всегда считались в безопасности!
— Считались! — выкрикнула она и от волнения перестала плакать. — Мирные жители тоже должны быть в безопасности! Что им сделали наши исследователи с Пурпурного нагорья? Я на той базе выросла, Стат! Они ее уничтожили, могли и меня! И тебя! И…
Флёр снова разрыдалась, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. И Стат не выдержал - обхватил ее руками, прижимая к себе и успокаивая. Он всегда полагал, что он для нее просто друг, соратник и отец ее ребенка, и такое острое горе его даже немного обрадовало.
— Милая, все, успокойся. Это же ради всех нас. Ради нашего мальчика. Ради того, чтобы люди над головой видели небо и свободно дышали. Все будет, все… Ты же всегда смеялась, что я кого угодно переболтаю. Неужели я их не переспорю?
Он сам не мог понять, как объятия неожиданно перешли в страстные, и как оказалось, что жена, которую он любил уже десять лет, сама льнет к нему и осыпает поцелуями. С треском порвалась застёжка ее комбинезона, и они целовались, когда опустились на пол, когда все более смелыми прикосновениями узнавали друг друга заново, целовались так, будто могли удержать друг друга рядом — навсегда. Отчаяние перед разлукой перепуталось с мучительным счастьем, к смятенному наслаждению примешивались восторг и упоение собственной смелостью — они смогли, они разрушили барьер и сожгли за собой мосты, и какими же глупыми, жестокими и нелепыми были стоявшие между ними запреты! С запоздалой радостью он понял, что все эти годы ее так же тянуло к нему и она так же молча страдала из-за собственной неправильности.
В последний миг Стат отстранился было, вспомнив, как иногда, озираясь в ожидании подозрительных взглядов, перешептывались некоторые его коллеги, уверяя, что это может помочь избежать последствий. Но она обняла его, прижавшись как можно крепче, и все закончилось, как в их первую брачную ночь — вспышкой блаженства, сладкой и горькой одновременно.
Реальность вернулась, остановившееся время пошло ускоряться, Стат глянул на часы и охнул — ему оставалось всего ничего. Надо было срочно вставать, одеваться, приводить себя в порядок и выходить. Да и в гости кто-нибудь мог пожаловать, чтобы оказать другу социологу всестороннюю моральную поддержку.
Вначале они даже ничего не говорили, лихорадочно собирались, приглаживали волосы, брызгали в лицо холодной водой из умывальника и не смотрели друг на друга, как люди, совершившие преступление и старающиеся вести себя естественно.
Только перед самым выходом он обернулся к ней:
— Флёр! А если..? Как тогда ты… одна…
У Флёр из глаз уже снова сами собой бежали слезы, но она попыталась улыбаться:
— Он будет со мной почти треть года. Это уже немало. А потом я буду добиваться, чтобы его вернули. Не бойся, я сильная. Я не поступлю, как моя мать.
— Так ты знаешь!
— Да. Я справлюсь.
У Стата перехватило дыхание. Он еле смог произнести:
— А я вернусь. И наш народ переберется на Эо.
В кармане загудело переговорное устройство — его уже вызывали. Он успел только обнять Флёр, жалея лишь о том, что память о проведенных вместе мгновениях все равно не сможет их заменить, выбежал на площадку и прыгнул в лифт. Тот должен был поднять Стата в самый верхний слой коры планеты, где проходили скоростные транспортные линии.