Глава 13. Объект
В кабинете дежурства «на телефонах» Стас стоял у окна, мрачно разминая себе поясницу. Напарник с обеда запаздывал. Вторым заступил Герман, чего никогда не было. Обычно симбиозником Пшибышевского становился один из терминаторов с первого этажа. Эти умели только рассказывать бородатые анекдоты да профессионально выхватывать из кобуры чужое табельное оружие. Было в их умении много сноровки, и никакого колдовства. Всякий раз Стас успевал почувствовать начало движения, осознать его и даже начать дергаться. Вот только двигался он объективно медленнее, чем оба бывших армейских спецназовца. Те, может, и не умели вести грамотное наружное наблюдение или взламывать компьютерные шифры, но в одиночку голыми руками разоружить караул — пожалуйста.
Забавным было то обстоятельство, что Стаса они отчего-то считали себе ровней, Германа ни во что не ставили, а прапориху боялись, как средневековые хлебопашцы деревенскую колдунью. Той доставляла странное удовольствие эта странная форма мужского внимания. А может — и не доставляла, кто их разберет, балаганных актеров в погонах?
Он закончил мять поясницу и сел на стул, ребрами ладоней простукивая внутренние части бедер, морщась и ругаясь сквозь зубы. За сим занятием его и застал как всегда жизнерадостный Герман.
— Что, брат-капитан, — ухмыльнулся он, сыто рыгнув и вытаскивая из кармана пачку «дирола», — заездила Лизаветка тебя? В паху больно, поясницу ломит и хвост отваливается?
Стас кивнул, сосредоточенно продолжая самомассаж.
— Не баба — огонь!
— Слушай, — вдруг взорвался Пшибышевский, — почему вы никогда не разговариваете по-нормальному, в этой чумовой конторе? Все кривляетесь, острите невпопад, из любой фразы делаете театральный монолог?
Герман крикнул:
— Оп-пля! — И вытащил из кармана своей необъятной куртки банку джина с тоником и целлофановую упаковку соленых сухариков.
Стас покачал головой. Его Тень, как всегда, попала в точку. Именно такого дикого сочетания вкусов и требовала его пересохшая от телефонных разговоров глотка.
— Оттаял? — делово поинтересовался Герман под звук открывающейся банки. — Иду на служебное преступление, спаиваю напарника на боевом посту. Цени.
— Ценю, — буркнул Стас, с наслаждением отхлебывая теплую, пахнущую одеколоном жидкость, от которой его в другое время просто тошнило. — Рубль двадцать за кило живого веса.
— Все это, — сказал Герман, и вдруг лицо его исказил каскад сменяющихся выражений, от которого у Стаса зарябило в глазах, — часть нашей работы, усек? Истребителям, чтобы быть готовым к воздушным сражениям, требуются часы налета и тренажеры для вестибулярного аппарата; артиллеристам — отсутствие музыкального слуха, тригонометрия и умение пить тормозуху; пехотинцам — навык сборки и разборки автомата и строевые приемы с лопатой. С нас же Родина требует самую малость — чувство юмора и напряженный труд по стиранию шаблонных мозговых конструкций, навязанных репрессивной окружающей цивилизацией.
— Ну ты загнул, — Стас захрустел сухариками. — Тут уже никаких стереотипов не осталось. Не ровен час, забуду: сначала штаны снимать, а потом на горшок, или наоборот.
— Идеальное состояние безмятежности почти недостижимо, — вздохнул Герман, и тут же глаза его загорелись. — Кстати, вот тебе новый загруз. Ты какой рукой ширинку расстегиваешь?
— Не знаю, — остолбенел Пшибышевский. — Наверное — правой.
— С этого мгновения будешь расстегивать левой. Так того требует революционный долг и мое пролетарское чутье.
— Всего-то, — беспечно ухмыльнулся Пшибышевский. — Что-то ты сдавать начал. Прошлая идея, насчет спуска по лестнице общежития спиной вперед была покруче. И значительно травмоопаснее.
— А ты попробуй прямо сейчас.
— Так на посту же!
— Считай обстановку приближенной к боевой. Начал!
Повозившись удивительно долго с этой простой задачей, Стас вынужденно рассмеялся:
— Действительно, такая малость, а трудно. Глупо — уходит столько усилий, словно…
Тут в дверях появилась Елизавета, положила возле переговорных устройств телефонограмму, смерила Стаса высокомерным взглядом, потом перевела очи на Германа.
— Мальчики, я все понимаю, но это служебное помещение. И вообще — что за богомерзкая срамота в наших славных рядах.
— Так он только левой рукой, — потупил взор Герман, и добавил тише: — Тяжело в учении…
— Займитесь передачей сообщения, товарищи капитаны. А вы, Стас, застегните ширинку и закройте рот. Сухари просыплете.
Она ушла, возмущенно сопя.
— Вот про эту обстановку бродячего цирка я говорю, — борясь со смущением, сказал Стас Герману.
Тот сосредоточенно колдовал возле телефонов.
— Кстати, попытайся, раз уж справился с первым номером программы, — бросил он через плечо, — застегнуться. Дружеский совет — когда начнешь тренироваться на брюках с молнией, не старайся ставить скоростные рекорды. Иначе придется тебе попомнить собственные слова о «травмоопасности».
Стас торопливо застегнулся самым что ни на есть традиционным образом, отругал напарника последними словами и поспешил в предбанник дяди Саши. При этом он совершенно наплевал на то, что покидает «боевой пост».
Полковник был в отлучке, прапорщица читала свой вечный немецкий журнал.
— Лизонька, — начал смущенный Стас, но осекся, встретив холодный взгляд секретарши начальника, — то есть — я хотел сказать, товарищ прапорщи…
Тут Елизавета совершенно по-детски расхохоталась.
— Ну и дурацкий у тебя вид, капитан, — она задрыгала ногами. — Еще глупее, чем был, когда тебя первый раз лошадь укусила.
— И совсем не в первый это раз, — отлегло от сердца у Пшибышевского. — Я в деревне еще на лошади катался. Но то давно было.
— Не заметно.
— Просто я немного… Постарел, скажем так.
— Стал слаб в паху, — поставила железный диагноз прапорша. — Надо качать ноги и надевать штаны через голову для развития специфической гибкости тела, нужной каждому чекисту.
— А я уже решил — вы подумали невесть что…
— А я и подумала, — хищно ухмыльнулась Елизавета, и тут же возмутилась: — Почему на службе вы ко мне «на вы», а когда мы занимаемся конским спортом — на «ты»? Разбалансировочка получается, никакой гармонии.
— Есть устранить разбалансировочку, пан прапор!
Стас повернулся к ней спиной через левое плечо и двинулся вон из «предбанника».
— Капитан, — услышал он укоризненный голос полковника, приближающегося по коридору от лифта, — если уж вы показали даме корму, то вжарьте отсюда гусиным шагом и с пением строевой песни. Эх, молодежь! Когда я был безусым капитаном и наведывался к прапорше своего непосредственного начальника в редкие мгновения его отсутствия…
— Это приказ? — хмуро спросил Пшибышевский.
— Считайте это отеческой рекомендацией. И поверьте старому ловеласу и личному другу Елизаветы — она такое поведение оценит.
— Я пока еще морально не готов к столь радикальным средствам обольщения, дядя Саша.
— Мораль, — скривился полковник. — Когда я слышу слово мораль, моя рука тянется… Куда тянется моя рука, прапорщик Лизавета, когда я слышу слово «мораль»?
— К синхрофазотрону! — отчеканила секретарша.
— Точно, капитан, к синхрофазотрону!
— Так точно, есть — к синхрофазотрону!
Стас поспешил ретироваться на пост. Герман безмятежно доедал его сухари.
— Извинился за конфуз, надо полагать?
— Заткнись ты, Макаренко.
— Грубишь? Зря, я от души тебе сочувствую И ей тоже.
— А почему надо Елизавете сочувствовать.
Герман прошелся по комнате и залихватским жестом полупьяного ковбоя поправил кобуру с табельным оружием.
— Видя твой живой и неподдельный интерес к данной особи женского пола в погонах секретной службы госбезопасности…
— Покороче можно?
— Строго между нами.
— Разумеется.