После беседы с управляющим Александра Петровна отправила сыну резкое письмо, но уже с другим человеком, Вольнова же отпустила с ласковыми словами.
Возвращался он в веселом расположении духа. Проезжая мимо погоста, снял шапку с бархатным зеленым верхом и серым крысиным околышем, с чувством поклонился Аграфениной могилке и, умиленно моргая глазками в голых малиновых веках, помыслил о том, как, должно быть, скучно и скудно живется барчуку Сашеньке в далекой Москве.
Барин встречал его у околицы. Шутовски раскланявшись, он взял его за руку, повел к себе на двор. Там Михайлу скрутили свистнутые барином холопья, а Леонтий Николаевич, выхватив из поленницы суковатую жердину, стал бить неверного слугу по чему достанется. Михайла закричал, пал в ноги барину. Тот ударами сапога бил его в лицо и плясал на нем, гогоча и ухая. Уставши, он велел разнаготить Вольнова и сечь его розгами. Но дворовые, на его погляд, секли неретиво; он подскочил с розгами сам, хлестнул несколько раз, опять схватил полено. Михайла дергался и вопил слабеющим голосом.
Избиение прекратилось лишь с наступленьем ранней октябрьской ночи. Пнув недвижное тело сапогом, Струйский, шатаясь, двинулся к крыльцу.
Средь ночи он проснулся в ледяном поту. Позвав молодого лакея, со свечой прошел во двор. Тело, прикрытое рогожкой, лежало в нетопленой бане. Лицо Вольнова было темно-сизое, словно из чугуна отлито.
— Мертв-с, — заикаясь, вымолвил лакей и уронил свечку.
Струйский ударил его кулаком в лицо. Зажег свечу, утвердил в возглавии убитого, сдернул с себя шапку и стал на колени. Прошептав с четверть часу, кликнул испытанных слуг и велел схоронить тело.
Явившихся вечером следующего дня заседателя, чиновников и лекаря он задарил коврами, картинами и деньгами — последними, что оставались в пузатом отцовом секретере елизаветинских времен. Он устроил шумный пир; для подпивших гостей велел новому камердинеру Масею Макарову играть на скрипке; приказал кликнуть девок-плясальщиц и, хлопая в ладоши, завел срамную охотницкую песню.
Чиновники и лекарь разъехались поздно утром, пьяные и всячески удоволенные. Струйский вызвал к себе в хоромы третьеводнишних свидетелей страшного своего куража и сказал, что ежели кто осмелится показать на него, то дом его он расточит, а хозяина сдаст в солдаты. Присутствующие при вскрытии тела понятые были безграмотны, и подложный акт, подсунутый задареными чиновниками, подписал священник соседнего села, получивший накануне обильную мзду.
Александра Петровна, прознав о преступлении сына, возами отправляла уездным начальникам подарки, угощала их в Рузаевке, трясла старые свои косточки для самоличного разговора с саранскими чиновниками. Те, однако же, были неумолимы.
Струйский, несмотря на явные улики и новые показания своих озлобившихся холопьев, продолжал запираться. Находясь уже в Пензе, на гауптвахте, рядом с губернаторским домом, он отказывался являться на допросы, жалуясь на жестокие головные боли и спирание в груди. После долгих проволочек пензенская уголовная палата определила отдать Леонтия Струйского на церковное покаяние. Правительствующий сенат согласился с приговором, но вмешался губернатор, всесильный некогда советник императора Михайла Михайлович Сперанский, его поддержал министр юстиции князь Лобанов-Ростовский, и государственный совет утвердил приговор саранского суда о лишении Леонтия Струйского, учинившего зверство, всех чинов и дворянства и ссылке его на поселение в Сибирь.
Уезжая в далекий Тобольск, Леонтий Николаевич, исхудавший, заросший черною, с обильною проседью бородой, делающей его похожим на купца из раскольников, обливался несякнущими слезами и умолял маменьку и братьев, приехавших с ним проститься, всячески заботиться о сыне Сашеньке. В Сибирь он последовал в собственной тройке в сопровождении нового камердинера и любимого своего пирожника Сеньки.