– Но моему мнению, – вмешалась графиня Жакелина, – этому мужичью и без того большая честь, если мы носим их материю; зачем же еще унижаться и есть за одним столом с ними? Дерзость этих нидерландцев превысила бы всякую меру, если бы и мы вздумали таким образом поддерживать их.
– Кроме великолепного обеда, которым он угостит нас, – сказал король, – мы увидим ту замечательную кошку, о которой так много было разных рассказов.
– Что? Неужели эта удивительная кошка действительно существует, и она составила ему такое состояние?
– Моя тетка, графиня Орлеанская, часто забавляла моего отца этим рассказом, – промолвила Екатерина. – Неужели это не сказка? Что же сталось с этой кошкой?
– В Гилдхолле вы увидите эту кошку, нарисованную рядом с Виттингтоном; он сам может рассказать о ней все подробно, как бывало рассказывал мне, когда я еще был ребенком. Я обещал ему специально приехать из Франции, чтобы отпраздновать его третьи выборы. В четверг я поеду в Сити, и все, кто любит хорошее вино, хорошие форели, золото и хороших людей, поедет вместе со мной.
Конечно, никто и не подумал отказаться от такого предложения, даже королева; она хоть и старалась оправдать перед графиней Жакелиной странные вкусы своего мужа, тоже отправилась в путь.
Таким образом, блестящая кавалькада въехала в город, где народ встретил ее приветственными криками.
У собора все сошли с лошадей и каждый кавалер ввел свою даму в церковь. После обедни король в сопровождении почтенного старца в красной мантии, обшитой белым мехом, подошел к алтарю.
Странное и, вместе с тем, умилительное зрелище представлял Генрих, когда совершив над старцем обряд посвящения, он поднял его с колен и поздравил с рыцарским достоинством мессира Ричарда Виттингтона.
В первых рядах стояла немолодая, но еще свежая женщина, в глазах которой блестели слезы гордости и удовольствия – это была жена мэра, Алиса Виттингтон.
По окончании обряда король подошел к ней и предложил ей руку. Когда же сэр Ричард Виттингтон подошел в свою очередь к королеве Екатерине, то хотя такая фамильярность ей и не очень пришлась по вкусу, но не желая унизить своего достоинства каким-нибудь скандалом, она подала ему руку; и каково же было ее удивление, когда этот негоциант, к которому она относилась с таким пренебрежением, заговорил с ней на французском языке лучше, чем многие дворяне, составляющие ее свиту.
Что касается Малькольма, то он не менее французских принцесс быль врагом всякого сближения с мещанством, и среда, в которой он до сих пор жил, не могла дать ему понятия о значении этого класса. И потому, когда он увидел, что принцы Джон и Гэмфри подошли к горожанкам и стали ласково разговаривать с ними, он пришел в негодование от такого, как ему казалось, унижения своего достоинства перед богатством, и только мечтал, чтобы как-нибудь избавить свою будущую королеву от такого посрамления. Но в ту минуту, как он собрался предложить свою руку леди Иоанне, здоровенный альдерман увлек ее за собой; веселый граф де Марч, всегда готовый на шутки, видя замешательство Малькольма, совершенно неожиданно подвел его к какой-то круглолицей бабенке в красной юбочке и черном лифе, которая тотчас же принялась высказывать свое сожаление, что его в такие молодые годы отправили на войну. Напрасно старался юноша убедить ее, что он не француз и никогда не бывал на войне, она и слушать не хотела, утверждая, что выговор его доказывал его иностранное происхождение, а хромота – что он ранен. Покраснев до ушей, Малькольм пояснил, что хромает он с рождения; тут соболезнование бабенки удвоилось, и она принялась советовать ему обратиться к доктору Каиусу, или же попросить рецепт у миссис… то есть леди Алисы Виттингтон, – добрейшей женщины, когда-либо существовавшей на свете, хотя и жены лорда мэра, но держащей себя наравне с простой крестьянкой. Жаль очень, продол жала она, что Бог не дал ей детей, потому что она лордом мэром настоящие отец и мать для сирот и неимущих, равно как и для всех несчастных.
Малькольм был в ужасном волнении, боясь, что вот-вот подведут его к хозяйке, и все на него обратят внимание. Но тут все общество вошло в Гилдхолл.
В огромной, роскошно убранной зале были накрыты столы, наполненные золотой и серебряной посудой такой ценности, что герцог Орлеанский не мог не заметить королеве Екатерине, что во Франции такой проходимец как Виттингтон никогда бы не смел выставить пред принцами и дворянами такой роскоши из боязни, что ее у него отнимут с извинениями или без оных.
Посреди комнаты был зажжен очаг, пламя которого было сдобрено корицей и другими пряностями, распространяющими удивительный аромат по всей комнате.