– Бедное дитя! – сказал Генрих серьезно.
– А вы знаете короля Джеймса, мессир? – решился робко спросить Малькольм.
– Знаю ли я его? – воскликнул Генрих, пытливо взглянув на юношу. – Знаю ли я его?.. Да, конечно; то есть настолько, насколько бедный рыцарь из Галлии может знать его шотландское величество.
– А… как думаете вы, будет он добр ко мне?
– Это зависит от вас; что же касается меня, я не желал бы быть шотландцем, попавшим в его лапы.
– Разве его успели научить ненавидеть своих соотечественников? – спросил Малькольм прерывающимся от страха голосом.
– Ненавидеть… Нет! Но я думаю, у него слишком мало причин любить их. Впрочем, он довольно добр, в особенности если его оставляют в покое; и поверьте мне, молодой мой лорд, всего лучше для вас быть с ним настороже – пленные львы иногда бывают подвержены странным видоизменениям…
Тем временем к Генриху подъехал курьер и подал ему несколько писем; тот немедленно открыл их и подозвал к себе брата и сэра Джеймса, а Малькольм, совершенно ошеломленный, отошел в сторону.
Никель и Мармион находились от молодого человека на значительном расстоянии, так что ему совершенно невозможно было приблизиться к ним и расспросить их насчет обоих англичан, а насмешливая жалость, с которой Генрих говорил ему о грустной судьбе, ожидающей его при дворе шотландского короля, приводила его в ужас. Вдруг король Джеймс не что иное, как второй Уолтер? И если это так, согласится ли сэр Джеймс Стюарт покровительствовать ему? Его доверие и привязанность к рыцарю возрастали с каждым днем, но все-таки в нем было что-то неизъяснимое, что очень смущало Малькольма.
Тем временем путники приблизились к древнему городу Тирску. Оглушительный звон колоколов долетел до их слуха, на колокольне развевались знамена и слышалась веселая музыка. Глава городского магистрата верхом на лошади, в парадном одеянии медленно выехал во главе городской депутации; толпы народа теснились по обеим сторонам дороги. Вдруг шляпы взлетели в воздух, и тысячи голосов крикнули: «Got save king Hurry!»
Малькольм бросал удивленные взгляды на окружающую толпу, на депутацию города, одетую в ярко-красные мундиры, на Генриха, выпрямившегося на своей лошади и с одобрительной улыбкой слушающего пышную речь бургомистра. После обычных приветственных речей и поздравлений с блестящими победами и с молодой королевой глава магистрата преподнес королю пару огромных перчаток, наполненных одна золотыми монетами, а другая – серебряными.
– Искренно благодарю вас, господин бургомистр, – сказал Генрих. – Но перчатки эти надо опорожнить прежде, чем взять их на войну.
И, передав брату перчатку, наполненную золотом, он высыпал в толпу все, что было в другой. Народ восторженными криками принял такую щедрость. Таким образом приехали они на площадь, обставленную с торжественностью, подобающей рекрутскому набору. На каждом углу стоял рыцарь в железных латах.
– Это что? Мало, что ли, вам сражений и без этих парадов?
– Дело не в параде, монсеньор, – ответил бургомистр сконфуженно, – а в решении судьбы двух почтенных йоркширских рыцарей, желающих в вашем присутствии решить свою ссору единоборством.
– Двух почтенных безумцев! – пробормотал Генрих и, возвысив голос, сказал: – Подойдите, господа, объясните мне вашу ссору!
Ссорящимися были два здоровенных йоркширца, природное лукавство которых было до того скрыто под грубостью их манер, что они с трудом могли прилично держать себя в присутствии короля.
– Не богоугодно ли будет вам выслушать меня, Христофора Китсона из Барробриджа, – сказал первый. – Я готов своим оружием подтвердить, что я честный человек, и доказать этому негодяю, что лошадь, посланная мной после смерти моего отца лорду архиепископу, была невредима и что нога ее вовсе не была сломана в колене, как утверждает этот клеветник Эйзинворд.
– Я же, честный Уильям Тректон из Эйзинворда, готов подтвердить своим оружием, что лошадь, посланная лорду архиепископу, была просто кляча.
– И вот мы явились сюда, – продолжал Китсон, словно повторяя урок, – чтобы стрелами ли, саблями ли или мечами решить в вашем присутствии эту ссору, которая длится уже девять лет.
– Разбить голову человеку, чтобы доказать невредимость лошади! – насмешливо воскликнул Генрих.
– Разрешаете ли вы нам бороться, монсеньор? – спросил Китсон.
– Да, разрешаю! – ответил Генрих, но, увидев, что противники уже сели на своих здоровенных коней и готовятся вступить в бой, он прибавил: – Разрешаю только с тем условием, что победитель будет немедленно повешен, как убийца!