В течение следующих нескольких дней Брюс Барклей продолжал вести себя в соответствии со своей репутацией. Он был неисправим. Грейс должна была ассистировать, когда ему делали перевязки — процедура длительная и невеселая, поскольку ожоги у него были обширные и повязки приходилось отмачивать, раны обрабатывать антисептической присыпкой и накладывать свежие бинты. Однажды, когда капитан снимала марлю, он пробормотал:
— А, е…
— Вы очень неотесанный, — сказала капитан Уэзерби. — Пора бы кому-нибудь научить вас хорошим манерам.
— И пора кому-нибудь научить вас менять повязки, не сдирая с живого шкуру, — ответил он.
— Я стараюсь, как могу, лейтенант. Вы должны понять, что это дело нелегкое.
— Конечно, для человека с пальцами, как сардельки, — сказал он. — Пусть бы за вас это делала вот эта юная леди. Посмотрите на ее изящные ручки. Готов поспорить, что она не стала бы с меня кожу сдирать!
— Сестра Притчард всего лишь доброволец, — ответила капитан Уэзерби, — и недостаточно квалифицирована для таких процедур. Я обучалась в одной из лучших больниц Лондона и сделала уже тысячи перевязок.
— Старая корова, — пробормотал Брюс.
— Что вы сказали?
— Я сказал: «Вот здорово!» — ответил он, глядя ей прямо в глаза. Грейс так боялась захихикать, что должна была прикусить губу. Она не осмеливалась посмотреть на Барклея: если он ей подмигнет, это будет последней каплей. Ей удалось сохранить спокойствие, пока они благополучно не вернулись в подсобную палатку.
— Мне очень жаль, что вам пришлось услышать неприличные слова, сестра, — сказала капитан. — Конечно, в военное время этого следует ожидать, но не от офицеров же!
Грейс продолжала молча мыть руки.
— Я уж хотела было сказать ему, что думаю, — продолжала капитан Уэзерби. — Но в его случае надо делать скидку, и мне не хотелось бы расстаться с ним в ссоре.
— О, разве лейтенант Барклей собирается уехать? — выпалила Грейс, изумляясь тому, какое резкое сожаление она при этом испытала.
Капитан Уэзерби посмотрела на нее с чувством, похожим на жалость.
— О, нет, сестра. Я только хотела сказать, что его шансы на выздоровление не слишком велики. При таких сильных ожогах часто начинается инфекция. И, Господь свидетель, здесь невозможно соблюдать стерильность. Но я не могу рисковать и разрешить перевозить его сейчас.
Грейс вернулась к своим обязанностям, потрясенная. Знал ли Брюс Барклей, что у него мало шансов? Возможно, знал, и его постоянные словесные поединки были его способом бороться за жизнь. Грейс была в ужасе из-за того, что не была к нему снисходительнее, и когда в следующий раз подошла к его койке, то поставила ему градусник под язык с такой осторожностью и нежностью, что он спросил:
— Что это с тобой сегодня?
— Ничего. Почему вы так спрашиваете?
— Ты тут играешь ангела милосердия. Умерить боль мою пришла, и все такое прочее…
— Я только исполняю свои обязанности, — ответила она, краснея.
— Так Бога ради, постарайся исполнять их немного повеселее, — отрезал он. — У меня просто мороз по коже, когда на меня смотрят глазами печальной коровы.
— Хорошо, лейтенант, — сказала она, отворачиваясь.
— И зови меня Брюс, если уж тебе Блю не нравится, — крикнул он ей вслед.
Она обернулась:
— Только если будете хорошо себя вести.
Он улыбнулся ей, и она ответила ему улыбкой.
Несмотря на все предсказания, он был жив и к концу недели, и на следующей. Его ожоги заживали один за другим, оставляя на его загорелых руках бледно-розовые пятна, и Грейс получила распоряжение сделать ему обтирание. Она уже хорошо освоила почти все палатные процедуры, и начала мыть ему руки, лицо и шею, весело болтая. Но когда губка перешла ниже, на грудь, она вдруг заметила его мускулистые плечи, спутавшиеся на груди светлые волосы, подтянутый плоский живот… Она никогда раньше так не замечала мужественности и, дойдя ему до пояса, замедлила движения.
— Я… э… думаю, вам лучше закончить самому, — сказала она.
Он ухватил ее за запястье, прижав ее пальцы к своей груди.
— В чем дело, Грейси? Мои ожоги слишком отвратительны, чтобы их трогать?
— Конечно, нет, — поспешно сказала она. — Просто я опаздываю, у меня еще тысяча дел.
Она вырвала руку, бросила губку ему на грудь и постаралась деловито пройти через палату. Как она могла объяснить, что он вовсе ей не отвратителен — совсем наоборот!
2
Если бы Грейс не надо было тревожиться за Брюса Барклея в те первые дни во Франции, она могла бы и не выдержать. Ей никогда не было совершенно тепло, одежда никогда не была сухой, и выспаться никак не удавалось. Дни были длинными и полны трудной работы, ночи — беспокойными из-за постоянного обстрела и шебуршания крыс.
— Только не допускай их до пациентов, — беззаботно сказали ей закаленные ветераны — те медсестры, которые пробыли во Франции и в Фландрии уже по два года, увидев, как содрогается Грейс. А ее изумляло, как эти женщины выдержали все, что выпало им здесь. Самым тяжелым оказалась не физическая нагрузка, а то эмоциональное напряжение, которое она испытывала, беспомощно глядя, как ускользают молодые жизни. Восемнадцатилетние пареньки, казавшиеся такими же молодыми и свежими, как хористы ее отца, просили ее подержать их за руку, пока они умирали, истекая кровью, или старались не плакать, потеряв руку или ногу. Только жизнелюбие и стойкость Брюса давали ей силы не сдаваться.
Шли разговоры, что прибудут большие подкрепления американцев, линия фронта ползла вперед, немцы отступали, но они, медики, видели только увеличение количества раненых, которые прибывали каждый день. Иногда носилки с солдатами оставались под дождем, потому что в госпитальных палатках не было места. Между ними сновали доктора и медсестры, принимая оперативные решения, кому из них помочь, оставляя тех, у кого мало было шансов выжить, заботам младших сестер, вроде Грейс, которые обтирали и утешали обреченных, пока они умирали.
На третью неделю Грейс назначили на ночное дежурство. Обходя койки, она заметила, что Брюс не спит, молча уставившись в крышу палатки.
— Все в порядке, лейтенант?
— А, это ты, Грейси. Надо полагать, все в порядке. Я просто думаю, вот и все. — Он ничего больше не прибавил, и она взяла лампу, собираясь идти дальше. — Завтра меня отправляют в Англию. Моя койка здесь нужна.
— Я ничего не слышала, — отозвалась она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. — Так ведь это хорошая новость, правда? — добавила она весело. — Капитан Уэзерби была уверена, что вы не выкарабкаетесь.
Она ожидала, что он ухмыльнется и скажет что-нибудь непочтительное, но вместо этого он снова уставился в потолок.
— Я слышал, как они обо мне говорили, — сказал он, — капитан Уэзерби и тот тип, доктор. Они сказали, что я, наверное, больше не смогу ходить.
— Конечно, сможете, — возразила Грейс. — Вы уже один раз провели их. Вы же не собираетесь поверить им на этот раз, а?
Брюс испустил длинный, глубокий вздох.
— Я до сих пор держался, — медленно проговорил он. — Я терпеть не могу сдаваться — ни в чем. Я думал, что смогу снова летать, но теперь они говорят, что эта нога… Не знаю, что я буду делать, если не смогу ходить. Я не могу быть калекой чертовым!
Вопреки всем правилам Грейс уселась на краешек его койки.
— Что вы собирались делать после войны? — спросила она.
— Сказать по правде, я не надеялся остаться в живых. Большинство моих приятелей погибло. В Галлиполи я потерял брата.
— Мне очень жаль, — сказала Грейс. — Я потеряла брата во Фландрии.
— Я был там какое-то время, — отозвался Брюс. — После Галлиполи. Дьявольски глупая штука — сидеть в мокрой траншее. Вот тогда я и пошел добровольцем в авиацию.
— Вы летали раньше?
— Не… Даже близко к самолету не подходил, — сказал он. — Но я знал, как водить машину. Я решил, что это не может быть уж очень по-другому. И я был прав. У меня сразу стало получаться, я почувствовал себя, как рыба в воде. Конечно, при первой посадке я сломал ось… — Он поднял на нее глаза и усмехнулся. Но улыбка тут же погасла. — Гадость, если я не смогу опять летать, — сказал он.