Брюс рассмеялся.
— В Мельбурне и Сиднее, и правда, все очень цивилизованно: большие магазины, масса машин, розы в палисадниках… Но на Верхнем крае, откуда я родом, — совсем другой мир. Полгода дождей нет вообще, а жара такая, что на крыше можно зажарить яичницу. Пылища, что задохнуться можно, а мух столько — просто ужас! Потом начинаются дожди, и на три месяца все затапливает. Никто никуда не может ездить, все отрезаны друг от друга, и если вас не сожрут крокодилы, то сожрут москиты.
— Звучит ужасно, — заметила она. — Почему же люди там живут?
— Хорошие деньги, — сказал он. — Мой папа привез нас туда из Мельбурна, когда мы были еще крохами, из-за медного бума. Там есть всевозможные минералы, только и ждут, чтобы их выкопали. Железо, уран, золото… Назови, что хочешь, — это там есть. — Он помолчал. — Проблема только одна: ты находишь, но вывезти невозможно. Дороги — или песчаные ловушки, или затоплены, а между владениями — расстояния в пару сотен миль.
— Вы хотите сказать: люди живут на расстоянии сотен миль друг от друга? — переспросила Грейс, вспоминая свою родную деревню, вокруг которой лежало множество соседних деревушек.
— Приходится, — сказал он. — Почва настолько бедная, что для содержания скота нужно несколько тысяч акров как минимум. Это еще одно занятие, там, наверху континента — скотоводство. Ну, и, конечно, охота на крокодилов.
— На крокодилов?
Брюса развеселил ее ужас.
— Ох, честно, да. Там, откуда я родом, водятся самые большие в мире кроки. Пристрелить двадцатифутового — в порядке вещей. Конечно, и они умеют на вас охотиться, так что приходится быть осторожными. Умницы эти кроки. Они соображают, как люди. Охота на них — хороший спорт.
— Вы на них охотились?
Его лицо осветилось, и он казался полным жизни и энергии.
— Угу, я немало их поймал. Видишь ли, за кожу дают хорошие деньги. Вокруг залива прекрасная охота: буйволы, дикие кабаны, дикие быки — все те животные, которых привезли с собой первые поселенцы. Они сбегали и снова дичали. Мой папа обожал охоту. — Лицо его затуманилось.
— Ваши родители все еще живут там? — спросила она.
— Нет. Теперь там никого не осталось.
— О?
— Я уже говорил тебе о брате. Мама умерла, когда мне было одиннадцать. В тот год была сильная эпидемия заливной лихорадки. А папу пропорол дикий бык, когда мне было шестнадцать.
— Мне очень жаль.
— Это было так дьявольски глупо! — гневно сказал он. — Папа не умер бы, если бы я вовремя привез его к доктору. Но такая уж там жизнь — потребовалось четыре дня, чтобы вывезти его, а к этому времени он потерял слишком много крови и началась инфекция… — Он вздохнул и стукнул кулаком по краю койки. — Это суровая страна. Второго шанса не дает. Одна ошибка — и ты покойник.
— И все же вы хотите вернуться?
Его лицо расплылось в медленной улыбке.
— Клянусь, да! Я не приживусь в стране вроде Англии. Там, наверное, очень мило: покупать еду в продуктовых магазинах, каждую неделю видеть новый кинофильм… Но в Верховье, у залива, чувствуешь себя живым. Каждый день — это новый вызов. Конечно, — резко добавил он, — это страна настоящих мужчин. Не место для женщин.
Он пристально вгляделся в нее, как будто проверял, как она отреагирует.
— Но сколько-то женщин там все же не может не быть, — возразила она.
Он кивнул.
— Но жизнь для них гадкая. Моей маме очень нелегко пришлось после Мельбурна. Она так никогда и не привыкла по-настоящему. Чтобы выдержать ту жизнь, там надо родиться.
— Так что, вы не планируете жениться, когда поедете домой? — небрежно спросила она.
Его глаза снова удержали ее взгляд, и их тигриная пристальность смутила ее.
— Я не из тех, кто женится. Я был бы ужасным мужем.
Когда Грейс опять проходила мимо койки Брюса Барклея той ночью, совсем поздно, она обнаружила, что он сидит, свесив ноги на пол.
— Что вы делаете? — спросила она.
— Я должен узнать, будет ли меня держать эта чертова нога, — пробормотал он.
— Вам попадет, если вас застанут, — сказала Грейс, глядя в глубину полутемной палатки.
— Мне наплевать. А то я совсем чокнусь. Я должен знать. Иди, дай мне руку. Помоги мне встать, Грейси.
Грейс взглянула на ряды спящих, потом протянула ему руки.
— Доведете меня до беды.
— Мое любимое занятие — доводить молодых леди до беды, — отозвался он, ухмыляясь ее смущению. Он взял ее руки и неуверенно поднялся на ноги.
Грейс очень остро ощущала тепло и силу его пальцев, ширину его груди, его близость и то, как он возвышался над ней.