– Какой нарушитель! – потрясенно выдавил второй охранник.
– О чем ты?
– Двадцать четыре сектора! Да их там не меньше двух или трех сотен. Толпа.
– Да-а?
– Сам посмотри!
Первый подрулил ко второму. Глаза у него округлились, и челюсть чуть съехала на сторону. Вразумленная электроника показывала какие-то жуткие, доисторические видения.
По лесной тропинке несутся люди с палками, кусками арматуры, камнями. Лица оскалены, в стеклянных глаза истерические отсветы аварийных огней, врубившихся по всей территории охраняемого поселка.
Садовый стул врезается в середину застекленной веранды. Какого-то человека сталкивают в бассейн, вслед прыгают с полдюжины злобно орущих людей и начинают там избивать сброшенного, попадая и по нему, и друг по другу, вздымая фейерверки цветных брызг.
Распахивается дверь в полутемную комнату, там за столом, заваленным бумагами, сидит бородатый человек с огромной лысой головой и искоса поглядывает на тех, кто вламывается в его обиталище. Секундное молчание, потом чей-то истошный крик – «Он!» и к лысому бородачу тянутся десятки рук, хватают за бороду, за шиворот и тянут из комнаты вон. Он глухо ревет и неловко упирается.
Человек стоит на четвереньках, визжащая женщина сидит у него на спине, а видимый лишь по пояс снизу мужчина с разбегу бьет его ботинком в лицо, после каждого удара капли крови веером разлетаются в стороны.
Лежащее поперек ступенек крутой лестницы тело поливают из откупоренных квадратных бутылок алкоголем, потом откуда-то слева прилетает полыхающая зажигалка, тело вспыхивает и начинает, извиваясь, сползать вниз по лестнице.
– Это предательство, – говорит второй эфеб.
– Разумеется, – отвечает первый.
– Когда они уже прилетят?
– Минуты через три-четыре. Максимум.
– Н-да. Систему надо совершенствовать.
– Против предательства техника бессильна.
Часть третья
Он проснулся и сразу же подумал – сегодня! Обратный отсчет дней закончен. Осталось определить, сколько осталось до встречи часов. Главной встречи его новой жизни. Вадим приподнялся на локте, снял трубку с черного телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке возле постели. Ему много раз предлагали заменить это допотопное устройство на современное светозвуковое табло, откликающееся на шелест шепота, но он упорно отстаивал право скрипеть диском этого раритета. Впрочем, этот каприз был настолько распространенным видом ностальгии, что, наверно, даже не дотягивал до того, чтобы считаться чертой характера. Например, у мамы на прикроватной тумбочке стоит почти столь же неудобная штуковина. Семейное. Набрав свой код и приложив трубку к уху, Вадим услышал сквозь треск антикварного эфира деловитый женский голос: «восемь часов девятнадцать минут».
Однако пора вставать.
Отбросив одеяло, Вадим нашарил подошвами шлепанцы и подошел к окну. Отдернул плотные шторы. За окном он обнаружил то, что обнаруживал всегда – ровно освещенные кроны яблоневого сада, наблюдаемые с высоты второго этажа, окна и крыши построек в просветах между кронами, тоже ровно освещенные. Когда-то, когда он делил эту комнату с сестрой, он мог надеяться, что, отдернув штору, обнаружит за окном какое-нибудь чудо погоды. Не теперь.
Вадим зажмурился – неужели сегодня!? И вдруг почувствовал, что в квартире что-то не так. Обернулся к дверям спальни. Никаких отчетливо различимых звуков из-за них не доносилось, но он понял – его ждут, все уже собрались! А он еще и зубы не почистил. Собрались, чтобы проводить его. Ничего удивительного, в такой день все родные должны быть рядом с… Вадим не придумал, каким словом назвать себя, официальное наименование ему не нравилось, и начал торопливо одеваться.
Когда он спустился в гостиную, все обернулись к нему, приветливо улыбаясь. Молодая красавица мама с заварочным чайником в руках и полотенцем через плечо; рослая, мускулистая сестрица в обтягивающих джинсах и спортивной майке – явно только что с корта; ее муж Сергей Николаевич, сухой, скуластый, в выгоревшей с годами рыжине; сутулая громадина Бажин, все сто сорок килограммов веса, квадратная нижняя челюсть, дымчатые квадраты очков, вечно потный лоб. Вадим улыбнулся.
– Всем доброе утро!
– Садись, сынок, будем завтракать.
Все стали шумно усаживаться, сдвигая старые «венские» стулья, звякая ножами и чашками. Мама налила Вадиму ароматного чаю. Сестра ловко спихнула с еще скворчащей сковородки несколько сырников на тарелку брату. Сергей Николаевич передал сметану. Бажин пододвинул сахарницу.
– Спасибо, – смутился Вадим, ему неловко было находиться в центре всеобщего внимания. – А где папа?
– Ну-у, – мирно махнула рукой мама.
– Да у себя он, как всегда, с «князюшкой», – пояснила сестра, подтверждая репутацию самого решительного человека в семье.
Вадим кивнул, стараясь скрыть легкое разочарование, и украсил каждый сырник на тарелке маленьким сметанным помпоном. Не без усилия приступил к еде. Аппетита, конечно, не было никакого, но не обижать же маму, да и всех остальных, кто собрался в это торжественное для него утро, чтобы подбодрить, поддержать. Сестра с мужем большую часть времени пропадали в командировках, а Бажин трудился хоть и на стационарной должности тут, в Калинове, но на довольно ответственной работе. Всем нужно было постараться, чтобы поспеть вот так вот, абсолютно вовремя. Вадим поднял глаза и обежал собравшихся благодарным взглядом и встретился с целой галереей приязненно поблескивающих глаз. Никто и не думал есть. И Вадим тоже перестал жевать, как бы из встречной вежливости. Мама сморгнула слезинку, сестричка подмигнула, Бажин поправил дымчатую завесу на лице. Даже Сергей Николаевич, явно ценивший его меньше прочих, считал нужным глядеть все же на зятя, а не на сырники.
Установилось молчание, называемое обычно неловким, что для данного случая было неверно. Вадим нисколько не боялся, что оно разродится какой-нибудь пафосной речью или фальшивой шуткой. Ему было просто любопытно – что дальше? И тут раздался звонок в дверь. Сидящие за столом удивленно переглядывались – кто бы это мог быть? Бажин даже снял на мгновение очки.
– Может, это папа? – неуверенно спросил Вадим.
– Какой там папа! Он что, стал бы звонить?! – вскочила с места Маринка, свирепым шагом направляясь в коридор.
– Ой, – раздался ее восторженный крик из прихожей, – Валерик!
В груди у «именинника» приятно похолодело. Неужели!
Через пару секунд Маринка ввела в гостиную, обнимая за плечи, невысокого, сухопарого, безапелляционно лысого старика. Оглядев собравшихся, он вдруг улыбнулся, собирая морщины в углах рта, и стал вылитый Валерик Гихоненко, только как будто сильно загримированный.
Вадим встал.
Остальные тоже стали подниматься. Забурлили вопросы. «Ты откуда, прямо из своей Сахары?», «Сто лет не виделись», «Как узнал-то?», «Башня, это ты ему насвистел?» «Слушайте, ну вот это друг-дружище». Быстро обежав стол, Вадим крепко обнял друга.
– Осторожнее ты, вьюнош! Не забывай, все-таки.
– Извини, извини, Валерик, ты не представляешь, как я и рад, и вообще, благодарен.
– Почему не представляю, – хмыкнул драгоценный гость. – Но носа, знаешь, не задирай. Я тут не только ради тебя, но и по делам одной инспекции. Попутно. Маринка, слушай, коровушка, не висни на мне, сломаешь дедушку. Что тут у вас, сырники?
Ирина Ивановна кинулась к плите. Но тут раздался голос рыжего доктора.
– У меня такое впечатление, что Вадиму пора.
Бывший гематолог обожал продемонстрировать свое сверхъестественное чувство времени. Зная, что этим многих раздражает, он, тем не менее, упускал все подходящие случаи воздержаться от демонстрации. Маринка тут же ткнула пальцем в пульт комнатного табло и сообщила:
– А вот и неправда, еще целых полминуты у нас в запасе.
Умница, подумал Вадим о сестре. И с мужа сбила избыток хронометрической спеси, и вместе с тем подтвердила несомненность его дара. Что такое тридцать секунд ошибки в ситуации с общим разговором и неожиданными гостями. Доктору бы в соревнованиях выступать с такими талантами, но он считает себя выше этого.