История, конечно, глупая, Барков не рассчитывал поразить математическое воображение земляка, а лишь подтолкнуть на нужную ассоциативную тропку. Но гигант только хмыкнул, пососал ус, но не вспомнил ни об операции, которой подвергся друг, ни о разговорах на этот счет там, на малой родине.
На третий день явился в университетскую общагу Тихоненко, студент Плешки, джентльмен при бумажнике и трех новейших анекдотах. Сосуд самоуверенности. Едва пожав другу руку, он тут же поинтересовался.
– Ты че домой не катишь, дембель? Хотя, зачем тебе спешить, все твои медички уже училище закончили, и никто там про твою булаву ничего не знает.
Вот сволочь, подумал Вадим с благодарностью: и страх мой рассеял, и не предположил, что он у меня имелся.
– Поехали вместе! – восторженно предложил погранец. – Деньги у меня есть.
Валерик фыркнул:
– Домой? Мой юный друг, уж позволь мне так тебя называть с высот моего более разнообразного жизненного опыта, так вот деньги и у меня есть, и подозреваю, что больше, чем у тебя. Но меньше, чем мне необходимо. Домой я приеду только на собственном «мерседесе».
За те пятьдесят шесть километров, что они не виделись с отцом, Александр Александрович сделался еще суше, желчнее на вид, печень как бы горела тусклым, нездоровым пламенем у него внутри, в глазах блестела тихая, ни на кого конкретно не направленная приязнь. Он сообщил сыну осторожно, что может, если тот не против, договориться насчет места лаборанта в кабинете эстетики, и был очень обрадован тем, что Вадим согласился, не ломаясь. Отец, видимо, смирился с тем, что его сын никогда уже не разовьется в настоящего инженера. Кабинет техникумовской эстетики – это было максимум того, что он мог предложить сыну в мире, в котором что-то значил. Вадим был ему благодарен, но одновременно ему было все равно. Эстетика так эстетика. Перед ним пламенела особая цель, и до ее достижения, он ни на чем был не в силах задержаться вниманием.
Его начальница, толстая одышливая дама, Аида Борисовна Рыжова, скептически отнеслась к появлению лаборанта. Возможно была наслышана о его репутации истребителя книг. Она согласилась впустить в свой заповедник дешевых репродукций, ископаемых диафильмов и потертых альбомов, только из уважения к Александру Александровичу. К «материалам», считающимся ценными или хрупкими, она Вадима старалась не допускать, ему разрешалось только протирать пыль на фильмоскопе да гипсовой копии роденовского мыслителя. Промелькнув с влажной тряпицей по кабинету, лаборант отправлялся на поиски женщины, с которой можно было бы совокупиться.
Выяснилось постепенно, что на этих путях его поджидает огромное количество сложностей. Закипало лето, цвело то одно дерево, то другое, три вечера в неделю посреди сладострастной парковой полутьмы распускался яркий цветок танцплощадки, но Барков был не в силах шагнуть на этот помост. Ему казалось, что за ним ползут издевательские шепоты, и если он попробует танцевать, то запутается в них и рухнет на пыльные доски вместе наугад выбранной девицей. Лиц и фигур всех этих матерчатых бабочек, что занимали угол возле громадного черного усилителя, покуривали, глупо посмеивались, он не различал. Ему было все равно, каковы они на вид, все были одинаково отвратительны и желанны.
Вадим накручивал непонятные круги по сумеречным закоулкам парка, натыкался на почти порнографически обнимающиеся парочки, многозначительно, чуть ли не с отеческой интонацией хмыкал и уносился прочь. Он отчетливо и детально представлял себе механику этого главного человеческого дела и, вместе с тем, не менее отчетливо ощущал непроницаемую стену между собой и возможностью этим делом заняться, и это сочетание чувств приводило то в ярость, то в тоску.
Разумеется, по возвращении со службы он сделался не только лаборантом, но и женихом. Большинство браков случается с парнями нашего отечества именно в эти первые, самые рискованные месяцы свободы. Или сосредоточенно поджидает в своей норке та, что талдычила два года в письмах что «ждет», или внезапно выныривает прямо перед обалдевшим дембелем «красивая и смелая».
В кабинет Аиды Борисовны стала, в те часы, когда нет занятий, забредать ее дочка, третьекурсница Козловского пединститута. Уменьшенная копия мамаши. Пухлая, рыжая, с конским хвостом и тоном голоса, отдающим слегка в нос. Она ходила медленно между столами, водя острым пальцем по полировке, и, не глядя на лаборанта, рассказывала о своей насыщенной духовной жизни. Довольно долго он не мог понять, в чем тут дело. И даже пытался слушать, что именно такое она вещает. Особенно Эвелина Аидовна любила тему своего посещения спектакля «История лошади» в театре БДТ, что в Ленинграде. «О, это просто фантастика!» Вадим неоднократно видел по телевизору великого актера Лебедева, изображающего коня, но третьекурснице он соврал, что представления не имеет, о чем идет речь. Дело в том, что всякий раз, когда он наблюдал пожилого человека, увешанного ремнями и орущего дурным голосом, ему становилось невыносимо неловко. Не мог же он в этом признаться, да еще в кабинете эстетики, да еще дочери руководительницы кабинета. Его реакция была ненормальной, и он знал об этом. А еще мать и дочь Рыжовы страстно ценили театр на Таганке. Услышав это имя, Вадим обрадовался, потому что у него было с чем присоединиться к разговору. Он сказал, что обожает и сам этот удивительный театр и песню, сложенную о нем в народе. И даже попытался напеть: «Таганка, все ночи полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня?!» Девушка посмотрела на певца немного удивленно и поиграла родинкой в углу рта. Вадим понимал, что поет, конечно, неважно.
Несколько дней она не появлялась, но однажды явилась и, как обычно, не глядя в его сторону, сказала негромко, что они могли бы, «как-нибудь», пойти к ним. В гости то есть. «Погуляем с собачкой, послушаем пластинки», «а потом мама напоит нас чаем». В силу того что взгляд ее был направлен в сторону, Вадим мог как следует рассмотреть ее. Жестоко обтянутая зелеными вельветовыми джинсами не слишком ладная фигура, увесистая грудь в серой водолазке, маленькая рыжая бородавка в углу рта, отчего всегда есть ощущение, что она только что поела. Он пришел в такой ужас… Конечно же, Вадим понял, к чему клонит третьекурсница, она, что называется, выбрала его. Он сможет воспользоваться ее крупными прелестями, выпив известное количество чашек чаю и выполнив еще кое-какие условия. Но пограничник сильно забеспокоился, когда с оглушающей отчетливостью представил себе, что вместе с непривлекательной Эвелиной он присоединяет к себе и ее равную (по монументальности) опере мать. Да что мать, он и самозабвенного ржущего актера Лебедева увидел частью своей будущей жизни. Кабинет эстетики показался склепом.
Надо было что-то говорить, как-то отвечать на предложение. Уже было пора. И он сказал, что подумает.
– Подумаю? – Эвелина впервые посмотрела прямо на пограничника. Этот ответ, кажется, привел ее в серьезное замешательство. Может быть, возмутилась: этот необросший еще толком солдатик еще и думает! Или она почуяла, как глубоко он забрался своим мужским предчувствием под обертку ее вроде бы невинного предложения.
– Подумать, конечно, надо, – сказала она иронически выглядящую фразу, но без тени иронии в голосе и чуть-чуть виновато развела руками.
Конечно, Вадим отдавал себе отчет, что мадам Рыжова не будет слишком долго терпеть задумчивого бездельника на территории своего заповедника. Или чай, или – вон! Но ему было все равно. Тем более что забрезжил огонек в тумане безнадежности, обступившем его. Он обрел его случайно, в лаборантской курилке. Раньше он по глупости избегал посещать ее, опасаясь, что настоящие, полноценные лаборанты его раскусят, по каким-нибудь оговоркам заметят его поддельность, заподозрят в нем второе дно, и степень подозрительного внимания к нему в этом мире возрастет до непереносимой степени. Ничего страшного там не случилось, Вадимову задумчивость и неразговорчивость на технические темы, видимо, списали на характер кабинета, в котором он подвизался. Наоборот, он, пожалуй, вызвал симпатию тем, что не пытался никак подчеркивать свою эстетическую исключительность. Мгновенно согласился сбегать за водкой, когда уважаемые члены клуба во главе с дуайеном лаборантского сообщества Петровичем из кабинета электрооборудования, захотели выпить. Стал условно своим. И при нем не стеснялись говорить откровенно. Обсуждали «инженеров», то есть начальство. Очень в ходу были истории о том, как умный и хитрый лаборант обвел вокруг шпинделя трех преподавателей с самым высшим образованием. Александра Александровича не трогали, более того, уважали, хотя и держали отчасти за блаженного. Вадим и сам так считал, поэтому не считал нужным обижаться.