А по обочинам дорог, по тропкам выходили из города раненые. Одни брели на костылях. Другие шли, держась за более сильных, у которых были целы ноги. Павло останавливал машину возле каждой такой группы и подбирал самых тяжелых. И пока выехали за город к кладбищу коммунаров, чтобы проскочить ближайшей дорогой через поле к Херсонесскому мысу, раненых набрался полный кузов. Шофер вел машину медленно, чтобы людей не трясло — у них могли открыться раны.
Крайнюк проснулся и увидел свою короткую, забинтованную руку.
— Рука! Где моя рука? — испуганно крикнул он.
И тут заметил вокруг себя черных, обросших бородами матросов и солдат, забинтованных окровавленной марлей. Откуда же их столько взялось?
— Лежите тихо, — наклонился к нему Прокоп. — Видите, какие они? Кто без руки, кто без ноги, а не кричат...
С раненых градом катился соленый пот. Они вытирали его рукавами и размазывали по грязным лицам. Крайнюк только теперь сообразил, что там, на фронте, люди уже забыли, когда умывались и брились в последний раз. Он лежал, прикрыв глаза, и боялся взглянуть на свою забинтованную руку, но ясно чувствовал, как двигаются на этой руке пальцы. Как же так? Руки нет, а он чувствует ее, шевелит пальцами, сжимает их в кулак? А прямо над ним плыли рыжие тучи, поднимался в небо косматый дым, закрывая солнце. И от этого все вокруг сделалось каким-то призрачным и зловещим, И небо, и солнце, и хмурые грязные лица раненых.
Наконец впереди блеснуло море, и раненые жадно обернулись к нему, затаив дыхание.
Так проехали одну бухту, вторую, но кораблей нигде не было. И только у третьей люди радостно закричали:
— Братцы! Тральщик!
— Стоит!..
— Людей берет!..
— Давай! Чего же ты стал?
Десятки рук застучали по крыше кабины, едва не оглушив шофера. Когда машина подъехала к причалу, раненые высыпали из кузова, словно их ветром сдуло, и заковыляли к кораблю. Но там уже гудела и бурлила взбудораженная толпа. Матросы еле сдерживали ошалевших людей, перегораживая трап автоматами.
— Братцы! — кричал охрипший боцман. — Ночью еще придут корабли. Ночью. Днем не могут. Побьет и потопит всех антихрист. Расходитесь...
Но его не слушали. Все рвались к трапу, не обращая внимания на раненых.
И тут рядом с толпой возник Мишко Бойчак. Страшный, обвешанный гранатами, в гимнастерке нараспашку, в сбитых брезентовых сапогах. Впереди него медленно ступал сутулый мужчина в наброшенном на плечи ватнике. Он шел медленно и тяжело, опустив широкие плечи.
Павло, неся с шофером Крайнюка, подумал было, что Мишко ведет пленного. Он поспешил вслед за ним в надежде скорее пробраться на корабль. Тот, кто шел впереди Мишка, не оглядывался, не поднимал глаз.
— Полундра! А ну, пропустите! — гаркнул во всю мочь Мишко.
Толпа даже не шевельнулась. Стояла как стена.
— Горпищенко идет! — еще громче заорал Мишко, и врач Заброда узнал в понурой фигуре полковника, мельком заметив, как тот нервно покусывает усы.
Толпа качнулась, загудела, но не расступилась.
Тогда Мишко рванул с плеча автомат и полоснул длинной очередью над головами людей. Не высоко и не очень низко, а именно так, чтобы пули просвистели над ухом. Он ударил из автомата раз, второй. А потом и третий, снова громко закричав:
— Полундра! Раненый Горпищенко идет! Дай дорогу...
Толпа, расступаясь, образовала узкий проход для полковника.
Горпищенко глухо кашлянул, оглянулся, увидел Павла Заброду с носилками.
— Кто? — показал глазами на носилки.
— Крайнюк. Писатель Крайнюк, — быстро сказал Павло.
— Не уберегли... Как же так?
— Уберегли... Я сам делал операцию.
— Несите! — Горпищенко отошел в сторону, и Павло с шофером быстро побежали на палубу тральщика.
В толпе услыхали о Крайнюке, кое-кто даже узнал его, проход сразу стал немного шире. За носилками шел Горпищенко, насупленный и злой, держа на перевязи раненую руку. За ним спешил Мишко. Его кто-то дернул за рукав, и из толпы послышалось:
— А ты сейчас вернешься назад! Слышишь, адъютант? Ты не пойдешь в море, не то разнесем корабль в щепки!
— Ну и вернусь! — огрызнулся Мишко. — Не испугался. Полундра!
На палубе словно услышали эту перепалку, и командир тральщика известил в блестящий рупор:
— Беру двух последних. Полковника и этого на носилках. Все... Больше не могу...
Опустив носилки на палубу, Павло склонился к Крайнюку, глухо сказал:
— Счастливого плавания. Напишите моим, в Сухую Калину. Пусть мать знает, где я... Прощайте.
— Я заеду к матери. — В глазах Крайнюка блеснули слезы.
На мостике прозвучала команда: