Вот и пригорок. Вот и высокая ель у ворот, которую посадил Петро, когда еще был школьником. Ну, что там во дворе, как там в хате? Сердце стучит, рвется из груди. Наталка уже и дверь кабины приоткрыла, чтобы сразу броситься во двор. И вдруг на заборе увидела детские ситцевые платьица. Сушились после стирки. Узнала их, сама ведь покупала этот материал дочкам, сама и сшила. Живы. Боже мой!.. Живы!..
Грузовик еще катился, подъезжая к воротам, а она уже соскочила с подножки и побежала во двор, увязая в грязи. Припала к этим платьицам, сладко пахнувшим свежестью и ветром.
Сени были открыты. Кинулась туда и прижала горячие ладони к груди, словно боялась, что сердце не выдержит и разорвется. Все еще не веря своему счастью, остановилась у двери в хату, настороженно прислушиваясь.
Услыхала незнакомый хриплый голос:
- Червонный туз остается при своем интересе. Ему выпадает дальняя дорога, но он уже близко. Да вот эта пиковая дама несет ему печаль и большие хлопоты. Она легла ему на сердце и не кается… Вот видите, она снова упала возле него, пиковая дама…
Вдруг прозвучал звонкий детский голосок:
- Ой, мама, к нам какая-то тетя в погонах пришла…
Дочка! Дочка сказала эти слова, называя бабушку матерью. Но которая? Старшая Маринка или Таня? Наталка чуть не захлебнулась воздухом, что встал вдруг в горле и прервал дыхание.
Рванула дверь, встала на пороге, сама не своя от горячей радости, что сжала ей грудь, заклокотала в горле.
На лавке у окна соседка гадала свекрови на картах, а маленькая Маринка стояла возле нее, кутая в подол полотняной юбки белого котенка. Боже! Как она выросла! Только худая и желтая, а ножки посинели от холода. Босая стоит на глиняном полу. А на лежанке сидит Таня, кутает в бабушкин старый платок куклу.
- Мама! Детки мои! - бросилась к ним Наталка. - Живы, здоровы? Ох, родные вы мои!..
Свекровь как сидела, так и повалилась на лавку, потеряв сознание. Маринка громко взвизгнула и бросилась к лежанке, вскочила на печь и забилась там в уголок, прижимая к груди котенка. Таня за ней. Только черными глазенками водят, со страхом выглядывая из своего убежища.
- О боже! - всплеснула руками соседка и, бросив карты, принялась брызгать водой из кружки на лицо потерявшей сознание старухи. - Ах ты боже мой, Оляна, что же это делается? Да придите вы в себя! Невестка ваша приехала, Наталка… Слышите, Наталка вернулась… Эй, Оляна, да приходите же в себя…
Наталка припала к лавке, на которой лежала свекровь.
- Мама! Ну что вы… Это ведь я…
- Ох, - простонала мать. - А Петро где? Петро где, я спрашиваю?
- Он там, - махнула рукой Наталка. - Поехал за Полтаву…
- Живой?
- Живой, мама. Живой. А вы тут как? Где отец?
- В сельсовет позвали, - объяснила соседка. - Переписывает наших, кому в солдаты пора… С самого утра там сидят… Разве что вечером вернется…
Наталка только теперь заметила, что в глубине хаты у стола сидели солдаты, полдничая сваренной в мундире картошкой с огурцами. Увидев на ней погоны старшего лейтенанта, солдаты вскочили с лавки да так и стояли, не зная, что им дальше делать.
- Ешьте, товарищи бойцы, не стесняйтесь, - ласково сказала им Наталка. - Не обращайте на нас внимания…
- А может, и вы с нами перекусите? - спросил усатый солдат. - Картошечка еще горячая…
Но она уже не слышала его слов, тряхнула черными как смоль кудрями и подбежала к печке.
- Доченька моя, Мариночка! - торопливо говорила она. - Танечка! Это же я, ваша мама. Ну, идите же ко мне, идите… Я вам что-то хорошее дам…
Дети забились в угол, со страхом смотрели на незнакомую женщину, а на руки не шли. Только между собой переглядывались. Да и не удивительно. Было им тогда, когда отвезли их из Киева к бабке, одной три, а другой четыре года. Забыли небось мать, не опомнятся сразу. Еще не верят, ждут, что бабка Оляна скажет им.
Да вот и она отозвалась:
- Девоньки, а что вы там попрятались? Это же мама ваша с войны вернулась. Слышите? Маринка! Таня! Да слезайте-ка с печки.
Наталка выхватила из узелка оба киптарика с шапочками, протягивает детям:
- Смотрите, это ведь ваши!.. Надевайте! Разве забыли, как носили их когда-то в Киеве?.. Мариночка! Танюшка! Дети мои. Идите же ко мне…
- А ну-ка, голубчики, идите к маме, - уговаривала их Оляна.
Первой сползла с печки Маринка, пошла на руки к Наталке. Потом и Татьяна бросилась. Трогают маму за волосы, щупают погоны, ордена и медаль на груди. Но все же какие-то тихие, робкие. А она их целует, обнимает. Вскочит и бегает с ними по хате, не может места себе найти. Уже и руки заболели, а не выпускает, словно боится снова их потерять, как тогда, когда послушала Петра и привезла из Киева сюда.