- Ну что ж, прощай, старушка, - обратился к землянке Павло. - Скоро к тебе новые хозяева придут. Зенитчики, а то, может, трактористы.
И пошел стежкой напрямик, обходя вехи с обозначением неразминированных полей. И оказался на тихом Лабораторном шоссе. Здесь все дома целы и не тронуты войной. Видно, высокие горы, между которыми пролегала извилистая улочка, защитили этот кусок города от бомб и снарядов.
Павло поглядел на пустынную улицу и не смог спокойно идти дальше.
Он побежал. Вечерние сумерки опустились над Севастополем, и во мгле еще страшнее казались глубокие раны, нанесенные городу. Летчик в машине говорил правду. Даже того, сожженного и разбитого Севастополя, который Павло помнил по обороне, больше не было. Город лежал в развалинах. И только море плескалось у берегов. Оказывается, даже руины можно стереть с лица земли. Именно это и сделали проклятые фашисты.
Держа путь на Корабельную сторону, Павло на миг остановился под горой, чтоб перевести дух. В ноздри ударил тошнотворный запах гари, трупный смрад и еще что-то гадкое и мутное. Как и тогда, когда он оставлял эти улицы, направляясь к Херсонесскому маяку с раненым Крайнюком. И чуть не вскрикнул от радостного удивления. В серой полутьме, среди густой зелени, увидел домик Горностаев. Каменный трап круто взбирался вверх. Белели штакетины над трапом, и калитка та же. Ого! Да вон у калитки стоит кто-то. Какая-то женщина, вся в черном. Стоит и смотрит поверх руин куда-то в морскую даль, где гаснет тоненькая линия горизонта. И руку приложила к бровям, словно дожидается кого-то…
Оксана! Она. Тот же взмах руки и этот шелковый платок с длинными кистями. Разве их можно забыть? Павло где угодно узнает их. Они снились ему ночами в лагерях, мерещились в голодном, знойном море. Разве можно их забыть? Нет. Такое не забывается… Оксана! Пусть стоит! Не спугнуть бы ее. Павло подкрадется незаметно и крепко ее обнимет. Больше никогда уж не выпустит из рук, что бы ни случилось, не выпустит.
Павло сворачивает с дороги и осторожно становится на первую ступеньку, потом на вторую. Вот и площадка. Крутой поворот, и еще несколько ступенек. А девушка все стоит и стоит, неподвижная, как застывшая мумия, и кажется, уже никто не в силах ее вернуть к жизни. Но Павло не может больше таиться. Он так устал, что, пожалуй, не дойдет до калитки. Он тянет кверху руки, словно боится, что Оксана упадет на камни, и радостно зовет:
- Оксана! Родная моя!..
Позвал и замер, словно прирос к ступеням. Девушка не откликалась. Она даже не шелохнулась. Так и стояла, неподвижная и безмолвная, устремив взгляд в морскую даль.
Павло испугался и еще раз окликнул ее. Девушка медленно опустила руку, положила ее на высокую грудь и глухим, каким-то далеким и глухим голосом тихо спросила:
- Кто это там?
- Оксаночка! Это же я, Павло!
- Павло? Какой Павло? - перегнулась через забор девушка, пытаясь узнать моряка.
- Родная моя! Что с тобой? - горячо говорил Павло, не слыша собственного голоса.
Девушка взмахнула белыми руками, совсем как чайка, собравшаяся взлететь над морем, равнодушно проговорила:
- А-а-а, Павло. А я и не знала… Что же вы так поздно?..
Павло рванулся к ней, спотыкаясь о ступени:
- Оксана…
Девушка отпрянула от него, словно испугалась.
- А я не Оксана, - ответила она все так же тихо и безразлично. - Я Ольга.
У Павла потемнело в глазах. Он тряхнул головой и выпрямился. Откуда-то из-за горы выплыл месяц и осветил сожженную-пережженную землю и девушку осветил. Что она говорит? Оксана! Стоит перед ним нежная, взлелеянная в мечтах, а называет себя Ольгой. Тут что-то не так…
- Ты дожидалась меня, родная? - спрашивает Павло.
- Нет, - глухо отвечает девушка. - Оксана ждала, а я нет…
- А где же Оксана? - так и рванулся Павло.
Девушка удивленно подняла на него широко раскрытые глаза, вздохнула.
- Я сейчас иду к ней, к Оксане. Если хотите, пойдемте вдвоем. Вот вернулась с работы и иду…
Павло только теперь разглядел, что перед ним и впрямь стояла Ольга. Когда-то он уже ошибся, а теперь, видишь, снова.
- Пойдемте же! Пойдемте, - обрадовался Павло и, нащупав в сумерках калитку, распахнул ее настежь.
Да. Это была Ольга. Она вышла к Павлу, стройная, гибкая. Черное платье еще резче подчеркивало ее молодость и красоту. Павло взял ее под руку и почувствовал, какая она горячая, трепетная, словно только что сбежала с высокой горы и прижалась к его плечу, чтоб не упасть.
Шли молча, и Павло, казалось, не замечал окружающего. Ни сожженной, почерневшей от копоти Графской пристани, ни чудом уцелевшей старой церкви, ни безлюдной улицы, взбиравшейся на Черную гору, к Херсонесскому маяку.