В операционную внесли матроса Федора Горбача. Того самого Горбача, который всегда первым бросался в атаку и вел за собой всю роту, бесшабашно орудуя то прикладом, то штыком, то финским ножом, неизвестно где им раздобытым. Такие ножи бывали только у разведчиков, направлявшихся в глубокий тыл на связь с крымскими партизанами. В атаку Горбач шел, как все, с винтовкой наперевес, а когда врывался во вражеские окопы, тут уж действовал на свой манер.
Заброда знал, что с Горбачом одной перевязкой не обойдешься, и тревожно думал о будущей операции, но не показал своей тревоги и шутя бросил матросу:
- Ого! И ты к нам пришел? А я думал, такие, как ты, никогда не придут. Что же у тебя, Федор?
- Ногу перебило осколком. Так и разнесло, - кусая побелевшие губы, сдерживая стон, сказал Горбач.
- Терпеть умеешь? - спросил Заброда.
- Умею, - глухо процедил сквозь зубы матрос.
- Значит, и плясать скоро будешь, - повеселел Заброда и приказал санитару: - Наркоз!
Санитар налил полный стакан водки и подал матросу. Горбач потянул носом, сморщился и выпил водку до дна. Это и был весь общий и местный наркоз врача Заброды, про который шел слух по всей передовой. Матросы верили в его целительную силу.
Горбач вяло тряхнул волосами и лег на стол. Санитар размотал бинты, а фельдшер стал подавать нужные инструменты, кипятившиеся на электрической плитке.
Осколок бомбы перебил обе берцовые кости правой ноги - большую и малую - и засел глубоко в мышцах. Заброда быстро и ловко вынул большой осколок, обработал рану, наложил швы. Забинтовав и хорошо запаковав ногу в проволочную шину, бросил Горбачу на прощание:
- Будь здоров и не двигайся.
Матроса вынесли и положили в дальнем углу, на ящики с ватой, бинтами и медикаментами. Капитан Заброда вышел в узенькую пещерку, где стоял его столик, жадно затянулся папироской и коротко стал записывать в книгу о том, как прошла очередная операция.
- Доктор, - тихо позвал Горбач.
- Что тебе? - подошел к нему Заброда.
- Дайте мне еще этого наркоза! Я так хочу спать, а не могу. Две же ночи не спал…
- Нельзя. Лежи и считай до тысячи - уснешь, - бросил Заброда и побежал к раненым.
Выбрал самого тяжелого и приказал нести в операционную.
Тут его и поймал адъютант, тихо сказав:
- Павлуша, я только что из Севастополя. Там горе у Горностаев.
- Знаю. К матери пойдет врач из госпиталя. Я договорился. Как ты не вовремя пришел! Приходи вечером, видишь, что тут творится. А их все несут и несут. Еще так никогда у меня не было… А в госпиталь боюсь отсылать. Помрут в дороге. Не могу в госпиталь. Сам должен операции делать…
- Полковник приказал взять у тебя список раненых за этот день, - передал приказ Бойчак.
- Да что он, спятил? Хотя в этом есть резон. Вон там книга. Садись и сам переписывай. Я не могу. - И пошел в операционную, пошатываясь от усталости.
Крайнюк обежал почти весь город и окраины, готовя репортаж о таких, как Варвара Игнатьевна, которые стирали матросам белье, варили раненым зеленый борщ, угощали их зеленым луком и чесноком, чтобы спасти от цинги. Оказалось, что Варвара не была единственной. Чуть не в каждом дворе он находил таких же хлопотливых и старательных женщин.
Но, готовя репортаж о тыловой жизни, Крайнюк не мог забыть фронтовых будней. Окопы и блиндажи стояли перед ним грозно и неумолима, в пламени и дыму. На фронте становилось все труднее. Передовая вокруг Севастополя все сужалась и укорачивалась. И может, именно поэтому фронт и тыл сплавились в единый стальной монолит. Нерушимый, неразрывный, как одно большое целое.
Крайнюк не забыл того, как однажды в посылке из Севастополя матрос Журба среди простых подарков нашел окровавленный детский башмачок и записку Варки Горностай, которая просила отомстить фашистам за смерть дочурки. Матросы хорошо знали Юльку, видели, как она ходила босиком в холод, и потому матросские сапожники пошили ей эти башмачки. И вот один из них снова вернулся к матросам. Журба побледнел и часто заморгал. К нему бросился боцман Верба, вдруг позабыв, что они с Журбой давно уже в ссоре. Он тоже побледнел и задрожал. Матросы загудели, загремели оружием. Потом они пошли в бой, в котором отплатили фашистам за смерть Юльки. В этом бою помирились матрос Журба с боцманом Вербой.
Недавно Крайнюк снова встретился с ними, когда они ночью подкупили редакционного шофера и нацедили себе вина из бочки, которая принадлежала винному заводу, где размещалась теперь редакция.
Крайнюк бросился к ним, стал угрожать, что вино отравлено, но, узнав моряков, приказал немедленно убираться вон. Той же ночью они тайком ушли за линию фронта и приволокли немецкого ефрейтора. Посадили его в яму и поили весь день вином. Вино немцу явно понравилось. Какое же оно отравленное?