Павло жадно затянулся, вытер ладонью пот со лба.
Из операционной вышел Момот. Он вынес большой таз, в котором среди окровавленных бинтов лежала желтая рука Крайнюка, отрезанная выше локтя. Павло нервно передернул плечами и отвернулся. Краем глаза он продолжал наблюдать, как Момот поставил таз на землю, насыпал в него белой хлорки, накрыл фанеркой и побрел в дальний темный конец коридора.
Заброда бросил недокуренную папиросу в урну и вошел в операционную. Оксана плакала, склонившись над головой Крайнюка. Павло нащупал пульс раненого, взглянул на часы и тихо произнес:
- Пора.
- Павлуша, - бросилась ему на грудь Оксана и горячо поцеловала.
Он гладил огрубевшей жесткой ладонью душистые волосы, целовал заплаканные глаза и горячие нежные губы.
- Почему ты не уехала с госпиталем, я ведь все устроил? - спросил после долгого молчания Заброда.
- Меня оставили здесь.
- Тебя? - удивился Павло. - А что ты можешь?
- Ох, Павлик, я все могу. Ты не смотри, что я девушка. Я сразу пойду в типографию.
- Кто тебя оставил?
- Багрий. Комитет обороны… Ольга…
- И ты дала согласие?
- Дала.
- А он, Момот?
- И он. Уже и документы выдали. Он должен сейчас переодеться. Матросы заложат тут мины. Ты не беспокойся. Я буду беречь себя. Для нашего счастья, Павлуша. И ничего не думай такого… Мы же будем вместе. И мама, и Ольга, и Грицько… А ты разыщешь на Кавказе отца и все, абсолютно все ему расскажешь. Ладно, Павлик? Милый мой… любимый мой… Только береги себя там, в море.
Наверху гремело и дрожало, словно треснула земля, выбросив на поверхность груды горячего камня.
В двери стоял Прокоп Журба.
- Что тебе? - недовольно спросил Павло.
- Там, в долине, батальон бригады Жидилова уже занимает оборону. Мы можем опоздать. Снаряды ложатся возле нас…
- Прощай, Оксана, - тихо сказал Павло, глотая комок в горле.
- Ой, мамочка! - бросилась к нему на грудь Оксана и замерла, словно хотела слиться с ним воедино, словно хотела преградить ему путь своим телом, чтобы он не бросал ее, не уходил в беспокойное море. И все целовала и целовала в губы, в брови, в лоб, не давая и слова выговорить.
- Прощай, - легонько отстранил ее Павло.
Вместе с Прокопом они вынесли Крайнюка, положили в кузов, подстелив старый матрац под носилки.
- Гони! - крикнул шоферу Павло, вскочив на подножку.
Долго еще он видел Оксану, стоявшую у дороги, одинокую, безмолвную, прижимающую к груди загорелые руки. А потом ветер нагнал ему на глаза слезы - и стройная девичья фигура начала двоиться, расплылась в каком-то тумане.
- Зазноба? - серьезно спросил шофер.
- Молчи! - прикрикнул на него Павло.
Шофер понимающе закивал головой и тихо замурлыкал песню. Он и не пел, а только выговаривал нараспев:
Они добрались до Севастополя, и тут их сразу же обдало адским огнем пожара, окутало едким дымом, что стлался вокруг, выедая глаза.
В отчаянии кричали женщины, громко плакали дети, и Павло крепко сжал зубы, словно это могло заглушить ту нечеловеческую боль, что разрывала сердце…
А по обочинам дорог, по тропкам выходили из города раненые. Одни брели на костылях. Другие шли, держась за более сильных, у которых были целы ноги. Павло останавливал машину возле каждой такой группы и подбирал самых тяжелых. И пока выехали за город к кладбищу коммунаров, чтобы проскочить ближайшей дорогой через поле к Херсонесскому мысу, раненых набрался полный кузов. Шофер вел машину медленно, чтобы людей не трясло - у них могли открыться раны.
Крайнюк проснулся и увидел свою короткую, забинтованную руку.
- Рука! Где моя рука? - испуганно крикнул он.
И тут заметил вокруг себя черных, обросших бородами матросов и солдат, забинтованных окровавленной марлей. Откуда же их столько взялось?
- Лежите тихо, - наклонился к нему Прокоп. - Видите, какие они? Кто без руки, кто без ноги, а не кричат…
С раненых градом катился соленый пот. Они вытирали его рукавами и размазывали по грязным лицам. Крайнюк только теперь сообразил, что там, на фронте, люди уже забыли, когда умывались и брились в последний раз. Он лежал, прикрыв глаза, и боялся взглянуть на свою забинтованную руку, но ясно чувствовал, как двигаются на этой руке пальцы. Как же так? Руки нет, а он чувствует ее, шевелит пальцами, сжимает их в кулак? А прямо над ним плыли рыжие тучи, поднимался в небо косматый дым, закрывая солнце. И от этого все вокруг сделалось каким-то призрачным и зловещим, И небо, и солнце, и хмурые грязные лица раненых.